Владимир Тендряков - Люди или нелюди

- Историческая речь Никиты Сергеевича... Мудрое слово Никиты Сергеевича... Мы все потрясены... Мы прозрели...

Тут уж стыдно было, кажется, всем без исключения, и тем, кто сидел в президиуме рядом с Хрущевым, и тем - кто в зале. Клонились ниц, прятали глаза, не вскакивали с мест в ликовании. Не испытывали стыда только двое вдохновенный Корнейчук и сам Юпитер. Хрущев сидел с горделивой осаночкой, высоко держал голову, величаво взирал - очень, очень ему нравилось!

С должным запалом, с приличествующим - до мокроты в голосе - проникновением Корнейчук произнес здравицу и с чувством исполненного долга ретировался. Перерыв! Расходитесь! Э-э нет, погоди - еще один ритуал.

Хрущев занимает место на выходе, и каждый из членов президиума съезда, проходя, обязан с изъявлением чувств пожать ему руку. Тут уж - кто во что горазд, со всей изобретательностью.

Почтенный глава Союза писателей Константин Федин с картинной благоговейностью берется за руку Хрущева и сгибается - раз, другой, причем поразительно низко, к самым хрущевским коленям. Рука в рукопожатии оказывается намного выше седого затылка. Какая, однако, гибкая спина у этого старейшего писателя, воистину резиновая.

Леонид Соболев, напротив, жадно хватает руку Хрущева обеими руками и трясет, трясет, столь судорожно, что сам весь жидко трясется. Трясется и приседает в изнеможении, набирается усилий, разгибает ноги и снова трясется, снова обессиленно оседает... Уф! Наконец-то кончил, испарился.

Не столь приметные члены президиума - из союзных республик - подкатывали бочком, коснувшись руки, обмирали и ускользали.

Александр Твардовский с подчеркнутым достоинством подошел, с подчеркнутой вежливостью пожал руку - не задержался.

И вот сцена опустела, на ней остались только двое - Хрущев, дежурящий у входа, и в самом дальнем углу Валентин Овечкин, с прядью, уроненной на лоб, с поднятыми плечами. Он что-то не торопился подыматься. А Хрущев ждал, не уходил.

Делегаты съезда, дружно освобождавшие зал, замешкались, кто застыл в охотничьей стойке, кто опускался на первое же попавшееся место, выжидательно тянул шею.

Овечкин в углу, недвижимый Хрущев у входа - руки по швам, спина деревянно пряма, живот подобран, лоб бодливо склонен. Томительная минутка...

Но вот Овечкин решительно встает, напористо идет к выходу. Выход загорожен, и Овечкин останавливается.

Склоненный лоб против склоненного лба, коренасто подобранный Овечкин и тяжеловесно плотный, взведенный Хрущев, у обоих руки по швам. В двух шагах, глядят исподлобья, не шевелятся.

Овечкин дернулся, плечом вперед, с явным намерением прорвать осаду. И Хрущев не выдержал, поспешно, даже с некоторой несолидной суетливостью вскинул руку. Овечкин походя тряхнул ее и исчез.

Я, веселясь про себя, направился в гостиницу "Москва", где остановился Овечкин.

Не скинув пиджака, он ходил по номеру, раздраженно зелен, мелкие, обычно рассеянно добрые глаза сейчас колючи, в углах губ жесткие складочки.

- Ты что комедию ломаешь?

Он пнул монументальный плюшевый стул старой гостиницы.

- Комедию начал он!

- Напоминало ребячью игру в гляделки - кто кого?

- Знает, что мне противно жать ему руку, оттого-то и ждал - пугану, мол, в штаны наложит.

- Ты что, объявлял ему об этом "противно"?

- Письма писал.

- Насчет рукопожатия?

- Насчет всего. В открытую! Без беллетристики. Сначала писал вежливо, потом сердито, а уж последние письма - матерные! Писем двадцать пять! Не могли они мимо пройти, особенно последние - показали, не сомневаюсь! И ни на одно!.. Ни на одно не ответил!

- Рассчитывал его образумить?

Овечкин яростно повернулся ко мне, схватил за лацканы пиджака.

- А на что можно рассчитывать стране? На какую силу?! На крикунов, которые снова готовы звать Русь к топору? Не хватит ли играть в эти игрища? От них только реки крови да кровавые болота! Снова старым голосом петь: "Весь мир насилья мы разрушим!.." Разрушим, но не построим! От змеи змея рождается, от насилия - насилие! Хочу силу направить на разумное! А у нас теперь есть одна сила - власть!

- Считаешь - власть может все?

Овечкин выпустил из рук мой пиджак, устало сел.

- Все, - сказал он тихо и убежденно. - Даже больше, может и невозможное.

- Например?

- От примеров деваться некуда. Взбалмошный человек заставляет: делай, страна, что моя левая нога захочет! Прикажет на Луне сеять кукурузу - будем! Сам по себе он бессилен, а его власть сильна. Ее бы направить на полезное дело!..