Владимир Тендряков - Пара гнедых

Коробов ласково щурился в висок моему отцу и не отвечал.

Висела над улицей красная пыль, колготились бабы, мычали коровы, за огородом в бурьяне неистово кричал дергач.

Над уличной неразберихой вознеслось победно-въедливое:

- С-сы дороги!.. Мы на горе всем буржуям!..

По самой середине закатно-красной дороги, приседая на длинных, ломких ногах, размахивая длинными, угловатыми руками - ни дать ни взять поднявшийся торчком паук-великан, - вышагивал Ваня Акуля.

- С-сы дороги! Пр-ролетарий идет! Ги-ге-мон, в душу мать!..

Лохматая шапка наползала на нос, острокостистый, в цыплячьем пуху подбородок задран, портки коротки, открывают голени, босые ступни гегемона корявы и растоптанны.

- Нынче я хозяин! Беднея меня нету! Мне нова власть служит!.. Дор-рогу Иван Макарычу!.. Вот она, наша родима нова власть! Федор Васильевич! Товарищ Тенков! Глянь сюды - гигемон пришел!

Гегемона качало посреди дороги.

- Новоселье праздную! В честь всех вождей нынче выпил! Да здравствуит!..

- Где деньги взял? - спросил отец.

- Кофик... Конфик-ско-вал!.. - Ваня Акуля узрел Коробова. - Мироеду и кровопийцу! Наше вам с заплаточкой!.. От передового класса!..

- Что продал, передовой класс? - напомнил Коробов вопрос отца.

- Не жил-лаю буржуем быть! Брезгаю!..

- Уж не из инвентаря ли что?.. Смотри, Федор Васильевич, растащит он инвентарь, не соберете потом.

- Крышу я продал!.. Жылезо! Я хоть и первый ныне, но простой... Все живут под деревянными, а я под жылезной - не жил-лаю!

- Эге! - весело удивился Коробов. - Сколько хоть дали-то?

- Я простой!.. Ставь четверть - бери жылезо!.. Не жил-лаю!..

- Кому? - спросил отец.

- Коней завел! Жылеза захотел! А я презираю!

- Уж не Богаткину ли Мирону?..

- Ему! Жылеза захотел! Презираю!

- Пропал дом, - без особой жалости, пожалуй, даже с торжеством произнес Коробов.

- Не хочу кулацкого! Хочу бедняком! Потому что честь блюду! Потому что... вышли мы все из народу! Дети семьи трудовой!.. А хошь, повеселю партейного человека?.. И ты, мироед-кровопийца, смотри - разрешаю!..

И-их, лапти мои

Скороходики!..

Ваня Акуля, развесив но сторонам руки-грабли, начал месить черными ногами дорожную пыль.

Все мы вышли из семьи

Из народика!

И давно уже сбежались мои приятели-ребятишки. И бабы бросили загонять коров, и кой-кто из мужиков, кряхтя, сполз с крылечка, подчалил поближе.

Рожь в версту, овес с оглоблю

На плеши родилси!

Я советску власть люблю,

Не на той женил-си!

- Федор Васильевич кровь свою проливал, чтоб Ванька, кого за назем считали, во главу... Ги-ге-мон! Мы на горе всем буржуям мировой пожар... Тебя, Тонька Коробов, сковырнули - меня выдвинули! Во как!..

Коробов расхохотался. Мой отец, пряча лицо, глухо, с угрозой произнес в землю:

- Ступай, шут, проспись!

- Иду, Федор Васильевич, иду... Сею менуту!.. Но не спать!.. Не-ет!.. Да здравствует наша родная советска власть!

Он зашатался вдоль улицы на подламывающихся ногах, развесив длинные руки, неестественно большеголовый от напяленной лохматой шапки, - нескладное насекомое. И к накаленно закатным крышам возносился его голос:

- Мы на горе всем буржуям!..

Мой отец сутулил плечи, смотрел в землю. Антон Коробов, ухмыляясь, выуживал из надорванной пачки новую папиросу "Пушка".

Люди, посмеиваясь, расходились. Мои приятели-ребятишки удрали за развеселым Ваней Акулей. Я не тронулся, не хотел бросать своего отца, почему-то мне было его жаль сейчас.

- Ох-хо-хо! И вышла из дыма саранча на землю, и дадена была ей власть, кою имеют скорпивоны... - В длинной, до колен, белой рубахе, сам длинный, прямой, бестелесный, но с тяжелым кирпичным черепом, стоял в стороне Санко Овин. - Царем над собою саранча поимела ангела бездны по имени Аваддон... И сказано дале: энто только одно горе, аще два грядет... Ох-хо-хонюшки! Аще два ждите... - Дед Санко постоял, качнулся раз, отдохнул немного, качнулся другой раз, с натугой переставил тяжелый валенок, пошел, опираясь на сучковатую клюку.

Лиловые сумерки обволакивали село.

Коробов первым нарушил молчание:

- "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем..." Когда что-то горит, акулькам весело - уж они, верь, доведут до пепла...

Отец не ответил, сидел словно каменный.

- Товарищ Смолевич поумней тебя будет.

Отец пошевелился и сказал негромко:

- Акулька много не спалит, а вот ежели б тебе волю дать...

- Мне б волю дать, я бы... великую Россию досыта накормил.

- И стал бы царем - на руках носи.

- Могёт быть.

По небу разлилось зеленое половодье, в нем стылым серебряным пузырьком висела блеклая звездочка. Село угомонилось, продолжал надрывно кричать дергач - таинственная птица, которую каждый слышит и никто не видит.