Владимир Тендряков: Пара гнедых

И мой отец, борцовски опустив плечи, наблюдает за передвижением акуленковского племени.

- Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!.. - кричит не доходя Ваня Акуля. - Честной компании - мир и почтеньице!.. Федор Васильичу как вождю нашему и руководителю докладаю: Иван Семенихин, по прозванию Акуля, задание партии выполняет. Да здравствует братство да равенство! Ур-ра-я!

- Иди, короста! - толкает его квашней жена.

- Ур-ра-я, граждане! Братству да равенству!..

И граждане веселятся.

- Кому-кому, а энтому от братства и равенства прямая польза!

- Верно сейчас дедко Овин сказал о птицах божьих - не сеют, не жнут, а веселы...

- Адам безгрешный, портки б только снять.

- Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!.. - Ваня Акуля вскидывает над головой закопченный чугунок.

- Иди, тошнотное! - качая жидкими телесами, сонная, хмурая, прошествовала мимо жена Акули. Руки ее бережно прижимали к груди заряженную квашню сосуд жизни.

Антон Коробов со своим возом не остановился возле акуленковской баньки, а проехал из села на станцию. Жена его еще раньше ушла пешком туда же к знакомым. Коробов пропадал три дня, вернулся с пустой телегой, завернул сразу во двор бывшего пыхтуновского дома к новому хозяину Мирону Богаткину.

Мы, мальчишки, битый час торчали у забора, жались к штакетинам, ждали, когда выйдут Коробов с Мироном смотреть коней и бить по рукам.

Битья по рукам не случилось. Из избы неожиданно выскочил Мирон, как всегда в своей несметной длинной холщовой рубахе, как всегда выгоревшие до рыжины волосы встрепаны, двигался сейчас с непривычной юркостью, даже, казалось, стал меньше ростом.

Он скатился с крыльца к лошадям, а на крыльцо вышел Антон Коробов в парусиновой городской куртке с нагрудными карманами, в парусиновом картузе, сбитом на затылок, в своих высоких, по самое колено сапогах с твердыми, словно надутыми голенищами. На его смуглом с пепельной бородкой лице цвел вишневенький румянец, Коробов сосал толстую папиросу и жмурил светлые глаза на Мирона. А тот бегал вокруг лошадей, запинался, путался в ремнях - мальчишески усердный и мальчишески неумелый. Только один раз Коробов подал голос:

- Удило-то вынь, лапоть!

Мирон освободил от упряжи коней, с куриным прикудахтыванием: "Родненькие... Красавчики..." - утянул в темные распахнутые ворота сначала одного, потом другого. Кони шли за ним неохотно, вскидывали головами, храпели, пытались оглянуться на стоящего на крыльце хозяина.

- Родненькие... Красавчики... Золотые!..

Последний, тот самый, у которого были белые носки на передних ногах и розовые копыта, коротко и нежно проржал. Антон Коробов выплюнул папиросу и тут же достал вторую, но спички ломались в его руках, никак не мог раздобыть огня.

Мирон долго копался в конюшне, наконец выскочил наружу - юркий серый заяц, - быстро завел створки ворот, навесил замок, защелкнул его и с ключом, запеченным в коричневом кулаке, с землистым лицом, встрепанной бородой и глазами, что цвелая водица, двинулся на Коробова.

- Может, возьмешь все-таки деньги? - хрипло спросил он. - Все, что есть, отдам.

Коробов не сразу ответил, усиленно дышал дымом, сказал раздраженно:

- Какие твои деньги...

- Мотри! Станешь просить коней обратно - не выйдет!

- Чего зря воду толочь. Я же тебе бумагу дал. Твое! Владей! Пока владей, скоро отберут.

- Костьми лягу.

- Костьми... - сплюнул Коробов. - По твоим костям пройдут и хруста не услышат... Прощай. Будет круто, не поминай меня лихом.

- Небось...

Коробов отбросил папиросу, скользяще глянул в Мирона, сказал почти уважительно:

- А ты рисковый... Вот не чаешь, в ком смелость найдешь.

- Вовек не был смелым, - отозвался Мирон.

Тяжело ступая по ступенькам, Коробов спустился с крыльца и на последней споткнулся - из-за дощатых глухих ворот донеслось тоскующее нежное ржание. На холщовом лице Мирона враждебно зеленели глаза, он сжимал в кулаке ключ.

- Слышь, об одном прошу... - хрипло заговорил Коробов, - не бей их за-ради Христа, а лаской, лаской... Я их в жизни ни единова не ударил.

- Мои теперя - лизать буду, уж не сумневайся.

И еще раз прозвучало тоскующее ржание. Антон Коробов дергающейся походкой вышел со двора, не обратив на нас, мальчишек, никакого внимания.

Мирон проводил его настороженными рысьими глазами, и его взведенные костлявые плечи обмякли. Он постоял минуту, словно отдыхая, потом встрепенулся, кинулся к стае, прогремел замком, приоткрыв створку, пролез внутрь, закрылся, застучал деревянным засовом, запираясь вместе с конями от нас, от села, от всего мира.