Арсен Титов - Большой верблюжий рассказ

столько - меньше минуты. Водитель еще остановиться не успел - а уже первая мина совершает свой необходимый недолет, чтобы вторая легла точнехонько по кумполу, и хабар этот Анзор знал, ибо так принято в тех краях, где находится очаровательный городок, - знать все даже о самых дальних родственниках и порой даже о совсем не родственниках.

Так вот, Анзор, лишь завидев и удостоверившись, бросился нашего человека обнимать, целовать и вообще тискать, а Сева про этот момент сказал:

- Я понял, что мы будем пить в ресторане, и будем пить много!

Прозорлив и наблюдателен Сева. Но даже и он не мог представить, что в ресторан они будут потащены тотчас же, в тот же миг, едва Анзор отдышался от охватившего его чувства.

- Тары-бары, тары-бары! - сказал Анзор своему соседу по торговле, что означало: этот человек знает стрелять из миномета так же, как ты знаешь облапошить вислоухих отдыхающих, и его батарея была лучшей по Афгану. Сказал и пустился с базара вон, толкая впереди себя нашего автора и Севу, как друга нашего автора.

Следом им пустилась бородавчатая русская женщина лет сорока в мужском пиджаке. Ее вспыхнувшее равнодушие к своему товару в отличие от Анзора можно было объяснить лишь женской скверностью. Весь эпизод она вмиг перевела на свой женский язык, которого долго наш человек не знал, хотя полезней и прежде всех иных навыков и знаний, прежде своих недолетных первых и кумпольных вторых мин следовало бы приобресть знание именно такого языка. Эта женщина перевела эпизод по-своему, и он у нее вышел таким образом, что сей Анзор, который для нее явился не Анзором, а давним любовником, вознамерился бросить ее с товаром и смыться в неизвестном направлении.

- Стой! - зычно закричала она Анзору, то есть для нее любовнику. Анзор, стой! - И от ее свирепого рыка на базаре сразу упали цены, потому что базар шарахнулся сначала сюда, а потом туда. (При такого рода ситуациях, когда все шарахаются, цены непременно взвинчиваются. Тут же упали.) Она закричала Анзору, то есть своему любовнику, Сева же все переиначил на свой лад и выгодно для себя предположил, что у этой рычащей женщины что-то слямзила Мелиметова, оправдывая свое пребывание в фотографическом виде на стенде позора, - слямзила и теперь стремится удрать. Он стал оборачиваться на любовницу Анзора, еще не зная ее любовницей, а лишь числя в пострадавшей от Мелиметовой торговке. Он стал на нее оглядываться, думая по ее устремлению найти предмет своего обожания, но вдруг убедился, что она намерена следовать только за ними, и вспомнил о своем грехе с початками и нарисовал манящую картину, по которой эта баба преследовала его с целью изобличить и всенародно опозорить путем прикрепления к соответствующему стенду, где он бы соседствовал с Мелиметовой и Мелиметова тоже могла бы лицезреть его, а не только он ее, и может быть, даже наполняться ответным чувством. Он нарисовал себе эту картину и предпринял усилия к скорейшему ее осуществлению, то есть попытался уменьшить силу Анзорова напора, которому помогали даже базарные шараханья. Сева попытался упереться ногами в прилавки. Анзор сказал: давай! - и не заметил попытки. Тогда Сева догадался, что эта ужасная баба в мужском пиджаке и есть Мелиметова, путем подлога прикрепившая на стенд фотографию какого-то прелестнейшего, но несчастного создания, может быть, даже зависящего от нее. Подобные штучки нам давно известны из прессы, освещающей джунглевые нравы международного империализма. "А вот тебе!" - ехидно, хотя и в мыслях, состряпал кукишку Сева и голосом своим, соответствующим тому, каким зовут массы на подвиг, стал кричать шарахающейся публике прекратить шараханья и объединиться для решительного отпора наглым проискам если не империалистических спецслужб, то, в крайнем случае, вышеозначенной бабы. Но базар неожиданно призывам не внял, отчего Сева сделал открытие, что шараханье шараханью рознь и не каждое даже при наличии соответствующего голоса может привести к результатам, требуемым в призывах.

- Ты знаешь, - хотел поделиться открытием Сева... И на это Анзор ответил своим привычным и, как оказалось, обреченным "давай, давай!". Обреченным - потому что в условиях отсутствия каких-либо предпосылок революционного или хотя бы бунтарского характера Сева не смог осуществить призыв и наглая баба их нагнала.

- А вот тебе! Ты куда потащил мужика, а? - зарычала она на Севу и предъявила ему оплеуху.

Вообще-то она предположила, что любовник, родственник нашего незаурядного человека, вознамерился бросить ее сам, но по ходу дела сообразила, что выгоднее будет эту карту не разыгрывать, а козыри передернуть и изобразить все так, будто родственника нашего незаурядного, а ее любовника, собрался похитить Сева. Это было выигрышным со всех сторон, тогда как настоящее предположение со всех сторон было проигрышным. Во-первых, оно могло бы действительно натолкнуть Анзора, ее любовника, на мысль о бегстве. Во-вторых, признать его бегство было позорно ей как женщине, ибо выходило, что она не столь прекрасна. В-третьих, да что в-третьих, когда жена нашего человека поступила точно так же, соврав любимому своему гурьевцу или шевченковцу насчет ухода от мужа. Не моргнув глазом, соврала, благо до города в краю вечнозеленых помидоров от того любимого было далеко.