Владислав Титов - Ковыль - трава степная

- Я думаю о тебе, о нас...

- И о маме тоже?

- И о маме.

- И о своей деревне? - допытывалась дочь.

- Почему о своей? О нашей.

- Мама сказала, что она твоя.

- Это не совсем так. Мы оба родились в деревне. В разных, но это не меняет дела. Мама почему-то разлюбила свою деревню, а я нет.

- Это плохо, когда разлюбливают?

- Как тебе сказать?.. Просто у мамы появилась другая любовь. К городу. Вот к этому городу, в котором мы живем. Это ее право, это тоже хорошо.

- А как же деревня?

- Деревня?.. Наверное, мама не очень крепко ее любила,

- Всегда?

- Всегда.

- А ты любишь наш город?

- Я? - Отец помолчал. - Понимаешь, доченька... Здесь хорошо. Но вот птичке, например, лучше в небе, зайчику в поле или в лесу. Они привыкли там. А в другом месте им будет грустно. Им будет тесно и неуютно, как в клетке. Хотя все они в конце концов привыкают, - задумчиво добавил он.

- Мне тоже жалко птичку. Зачем ее посадили в клетку? Я говорила Ирке; выпусти ее, пусть она полетает. Разве ты не видишь, ей скучно, она, бедненькая, плачет. А Ирка злая, я с ней больше не дружу.

- Вот так и человеку иной раз хочется полетать, хоть самую малость. Отец встал. - Вечером я опять приду к тебе. Ты не скучай, ладно?

- Теперь мне не будет скучно. Я буду тебя ждать. Ты мне сказку расскажешь?

- Обязательно. Я расскажу тебе об одном мальчике. Он был степным принцем и очень дружил с лошадкой. Лошадка была самая настоящая и очень умная. А потом злые люди погубили ее.

- И он плакал?

- Да, очень. И даже ковыль - степная трава - плакал вместе с ним.

- Лошадка была волшебная?

- Только говорить, как люди, не могла. Но все понимала.

- Они победили злого колдуна?

- Да. И она подарила ему огромный-огромный ковер степного ковыля, с живыми розами, травой, птицами, настоящим голубым небом, где на облаках росли ромашки. И он оставил его себе весь-весь, навсегда. И никому никогда не отдаст. Только своей маленькой доченьке хотел бы подарить его. Насовсем, на всю жизнь...

Домой он шел с Наташей. Нещадно палило солнце. В воздухе висел запах бензина, резиновых шин, расплавленного асфальта. Люди жались в тень, толпились, у тележек с газированной водой.

"Сейчас бы родниковой из Волчьего, - подумал Евгений, пристраиваясь в хвост очереди. - И без толкучки. Подходи и пей. Хочешь - пригоршней, хочешь - картузом". Впереди него с пузатым портфелем в руке стоял тощий седой человек. По его лицу градом катился пот, и он то и дело вытирался, нетерпеливо поглядывая вперед, на медленно подвигающуюся очередь. Чем-то неуловимым он напомнил Евгению Ивана Ильича. Но чем, он не мог определить. Кудряшов присмотрелся к людям в очереди и неожиданно отметил, что все они такие же, как его односельчане, как его мать, Иван Ильич. Евгений удивился своему открытию. До сих пор он считал, что люди, живущие в городе, отличаются от сельских жителей. Чем имение, Евгений не мог сказать, но тут их было значительно больше, и это вводило в заблуждение. Их лияа, судьбы, характеры потеряли для него свою индивидуальность, слились в единую неопределенную и даже чем-то чуждую ему массу, постоянно куда-то спешащую, толкающуюся, где никто не знает никого и никому ни до кого нет дела. А сегодня он вдруг увидел, даже не увидел, а понял, что в городе живут такие же труженики, как и в селе, со своими судьбами, со своими радостями и болями, со своими вполне определенными лицами и характерами. И есть конечно же у каждого из них своя привязанность, своя любовь к городу, к его кажегеным громадам, и, может бить, такая же большая и непреходящая, как у него к степи. Это тоже надо понимать и уважать.

- В деревне сейчас не так душно. Наверное, кислорода больше, - сказал Кудряшов.

Человек с портфелем мельком посмотрел на него и приветливо улыбнулся.

- В какую поглуше бы - да в пруд с омутом. Красота!

Водичка как в колодце! - Он крякнул от удовольствия и опять улыбнулся.

Наташа промолчала. "Не надо было об этом заводить разговор", - подумал Евгений и тоже замолчал.

- На базаре все так дорого, - сказала Наташа. - Пучок вялой редиски пятнадцать копеек. На старые деньги, помню, столько же стоил.

- Когда теперь отпуск... очередной? - после паузы спросил он.

- В ноябре. - Наташа насупилась.

"И об этом не надо было спрашивать", - опять подумал он.

- О чем ты с Людой говорил? - спросила она.

- Так... обо всем. Она уже большая, во всем разбирается. Дети очень восприимчивы. - Он вамолчал и вздохнул. - Это только кажется, что они ничего не понимают.

- Да, она все понимает.