Лидия Чарская - Дом шалунов

– А этого хошь? Подойди-ка теперича! А ну-кась!

Но подойти никто не решался. Сук был огромный, страшный. Но еще страшнее были черные глаза Миколки, вдруг ставшие из добрых и сияющих сердитыми, почти злыми. Миколка сверкал ими и размахивал суком направо и налево с поразительной быстротой.

Миколка сверкал глазами и размахивал суком направо и налево с поразительной быстротой.

Мальчуганы поняли теперь, что им, пожалуй, с чужаком не справиться. Они выругались громко и уже намеревались было покинуть поле битвы, как вдруг Прошка беззубый, самый лукавый из них всех, что-то оживленно зашептал на ухо Ваньке.

По лицу Ваньки проползла довольная улыбка. Что-то недоброе промелькнуло в его угрюмом лице. И вдруг неожиданно лицо это сделалось испуганным, оробелым. Ванька широко раскрыл рот и пронзительно заорал на весь луг:

– Глянь-ка, Миколка, глянь-ка! Волк твою Белянку дерет!

Ответный, еще более громкий и отчаянный вопль пронесся по лугу. Миколка весь затрепетал с головы до ног, как былинка под дуновением ветра. В его прекрасных черных глазах отразился ужас. Лицо мальчика стало белее мела. Испустив новый громкий крик, Миколка со всех ног ринулся к лесу, где паслось овечье стадо, вверенное его присмотру.

А мальчишки весело загоготали на разные голоса. Шутка им удалась вполне: они «надули» Миколку…

Стадо, тихо позвякивая колокольчиками и пощипывая травку, мирно паслось на опушке леса. Любимая Миколкина овца, Белянка, гуляла тут же, с наслаждением лакомясь сочной травой. Миколка сразу понял, что никакого волка и не было, и что злые, бессердечные мальчишки хотели только хорошенько его напугать. Черные глазенки Миколки снова загорелись. Он сжал в кулаки свои маленькие, сильные загорелые руки и погрозил ими в ту сторону, где еще пестрели на лугу цветные рубашонки его постоянных врагов – мальчишек.

Потом он быстро подошел к Белянке, доверчиво потянувшейся к нему навстречу своей милой, тупой овечьей мордочкой с добрыми, глупыми глазами, и произнес ласково, заглянув в эти глаза и обняв Белянку:

– Беляночка моя!.. Добренькая… И вы все овечки да барашки мои милые! Одни вы у меня. Как есть одни вы да Кудлашка! Добрые вы мои, одни вы меня не обижаете, голубчики! Спасибо вам, родненькие… Ввек вас не забудет Миколка, право слово, не забудет никогда!

И мальчик прижал голову овцы к своему сильно бьющемуся сердцу…

Белянка доверчиво терлась о его грудь и руки и тихо, жалобно тянула свое неизменное: «Бэ! Бэ-бэ-бэ!» Она точно хотела сказать этим: «Не горюй, не тоскуй, маленький Миколка! Я с тобой, твой друг и приятель. Белянка с тобой».

И мальчику показалось, что он понял блеяние своей любимицы. Он крепко сжал кудрявую шею овцы и, закрыв глаза, опустился на траву рядом с ней. В тот же миг что-то неожиданно защекотало голую пятку Миколки, что-то шершавое и влажное прикоснулось к ней. Мальчик испуганно открыл глаза, оглянулся и вдруг тихо, радостно рассмеялся:

– Ты, Кудлашка? Ох и напугала же ты меня!

Черная, кудлатая, вполне оправдывающая свое прозвище собака с ласковым визгом отскочила от его ноги, около которой прилегла было тихохонько, и быстрым прыжком очутилась у груди своего друга.

Миколка ласкал Кудлашку, обнимал Белянку и чувствовал себя почти счастливым в эту минуту. Потом он прилег на мягкий мох, вскинул черные глаза к небу и стал думать: «Почему они не любят меня? За что обижают постоянно? Что я им сделал такого, что они дразнятся каженный день да прибить норовят? Неужто всем чужакам так горько на свете живется?»

Миколка был «чужак», то есть чужой мальчик, из другой деревни. Своя – Миколкина – деревня лежала за добрый десяток верст от этой… Здесь, в этой деревне, Миколка всего полтора года. Как это случилось, что он очутился здесь, Миколка помнит отлично. Помнит он свое детство, которое мирно и беззаботно протекало в той, своей, деревне. Помнит и невеселое, но ласковое, морщинистое лицо «мамки»… Мамка его любила крепко… Никогда не била… Кормила пирогами с маком по воскресеньям, покупала медовых пряников в базарные дни… Мамка была добрая. И Миколка ее тоже любил. Он горько плакал, когда она умерла. Мамку схоронили, поставили крест на ее могилке, на погосте… Тятька, и без того сердитый и суровый, сделался еще сердитее со дня мамкиных похорон, стал крепко скучать по мамке, стал пить водку с горя, а под пьяную руку бил Миколку… Вскоре и тятька помер, свезли и его на кладбище и схоронили подле жены.