Лев Толстой - Корней Васильев

Корней разделся, разулся, повесил против печки онучи и влез на печь.

В избу вошла и Агафья с кувшином. Она уже успела пригнать стадо и убраться с скотиной.

- А не бывал старик странный? - спросила она. - Я велела к нам заходить.

- А вон он, - сказал хозяин, указывая на печь, где, потирая мохнатые костлявые ноги, сидел Корней.

К чаю хозяева кликнули и Корнея. Он слез и сел на краю лавки. Ему подали чашку и кусок сахара.

Разговор шел про погоду, про уборку. Не дается в руки хлеб. У помещиков проросли копны в поле. Только начнут возить - опять дождь. Мужички свезли, А у господ так дуром преет. А мыша в снопах - страсть.

Корней рассказал, что он видел по дороге целое поле полно копен. Молодайка налила ему пятую чашку жидкого, чуть желтого чаю и подала.

- Ничего. Пей, дедушка, на здоровье, - сказала она на его отказ.

- Что ж это рука у тебя неисправная? - спросил он у нее, осторожно принимая от нее полную чашку и пошевеливая бровями.

- С мальства еще сломали, - сказала говорливая свекровь. - Это ее отец нашу Агашку убить хотел.

- С чего ж это? - спросил Корней. И, глядя на лицо молодайки, ему вспомнился вдруг Евстигней Белый с его голубыми глазами, и рука, державшая чашку, так задрожала, что он разлил половину чая, пока донес ее до стола.

- А такой был в Гаях у нас человек, отец ей, Корней Васильевым звали. Богатей был. Так возгордился на жену. Ее избил и ее вот испортил.

Корней молчал, взглядывая из-под не переставая шевелившихся черных бровей то на хозяина, то на Агашу.

- За что же? - спросил он, откусывая сахар.

- Кто их знает. Про нашу сестру всякое сболтнут, а ты отвечай, говорила старуха. - Из-за работника что-то у них вышло. Работник малый хороший был из нашей деревни. Он и помер у них в доме.

- Помер? - переспросил Корней и откашлялся.

- Давно помер... У них мы и взяли молодайку. Жили хорошо. Первые на селе были. Пока жив был хозяин.

- А он что же? - спросил Корней.

- Тоже помер, должно. С того раза пропал. Лет пятнадцать будет.

- Больше, никак, мне мамушка сказывала, меня она только кормить бросила.

- Что ж, ты на него не обижаешься на то, что он руку... - начал было Корней и вдруг захлюпал.

- Разве он чужой - отец ведь. Что ж, еще пей с холоду-то. Налить, что ль?

Корней не отвечал и, всхлипывая, плакал.

- Чего ж ты?

- Ничего, так, спаси Христос.

И Корней дрожащими руками ухватился за столбик и за полати и полез большими худыми ногами на печь.

- Вишь ты, - сказала старушка сыну, подмигивая на старика.

V

На другой день Корней поднялся раньше всех. Он слез с печи, размял высохшие подвертки; с трудом обул заскорузшие сапоги и надел мешок.

- Что ж, дед, позавтракал бы? - сказала старуха.

- Спаси бог. Пойду.

- Так вот возьми хоть лепешек вчерашних. Я тебе в мешок положу.

Корней поблагодарил и простился.

- Заходи, когда назад пойдешь, живы будем...

На дворе был тяжелый осенний туман, закрывающий все. Но Корней хорошо знал дорогу, знал всякий спуск и подъем, и всякий куст, и все ветлы по дороге, и леса направо и палево, хотя за семнадцать лет одни срубили и из старых стали молодыми, а другие из молодых стали старыми.

Деревня Гаи была все та же, только построились с краю новые дома, каких не было прежде. И из деревянных домов стали кирпичные. Его каменный дом был такой же, только постарел. Крыша была давно не крашена, и на угле выбитые были кирпичи, и крыльцо покривилось.

В то время как он подходил к своему прежнему дому, из скрипучих ворот вышла матка с жеребенком, старый мерин чалый и третьяк. Старый чалый был весь в ту матку, которую Корней за год до своего ухода привел с ярмонки.

"Должно, это тот самый, что у нее тогда в брюхе был. Та же вислозадина и та же широкая грудь и косматые ноги", - подумал он.

Лошадей гнал поить черноглазый мальчишка в новых лапотках. "Должно, внук, Федькин сын значит, в него черноглазый", - подумал Корней.

Мальчик посмотрел на незнакомого старика и побежал за заигравшим по грязи стригуном. За мальчиком бежала собака, такая же черная, как прежний Волчок.

"Неужели Волчок?" - подумал он. И вспомнил, что тому было бы двадцать лет.

Он подошел к крыльцу и с трудом взошел на те ступеньки, на которых он тогда сидел, глотая снег с перил, и отворил дверь в сени.

- Чего лезешь не спросись, - окликнул его женский голос из избы. Он узнал ее голос. И вот она сама, сухая, жилистая, морщинистая старуха, высунулась из двери. Корней ждал той молодой красивой Марфы, которая оскорбила его. Он ненавидел ее и хотел укорить, и вдруг вместо нее перед ним была какая-то старуха. - Милостыни - так под окном проси, - пронзительным, скрипучим голосом проговорила она.