Лев Толстой - Корней Васильев

Кузьма стоял у лошади и подмигивал своим одним глазом на Евстигнея.

- У нас, значит, живешь? - спросил Корней.

- Что ж, надо где-нибудь работать, - отвечал Евстигней.

- Топлена горница-то?

- А то как же? Матвевна тама, - отвечал Евстигней.

Корней поднялся на крыльцо. Марфа, услыхав голоса, вышла в сени и, увидав мужа, вспыхнула и торопливо и особенно ласково поздоровалась с ним.

- А мы с матушкой уж и ждать перестали, - сказала она и вслед за Корнеем вошла в горницу.

- Ну что, как живете без меня?

- Живем всё по-старому, - сказала она и, подхватив на руки двухлетнюю дочку, которая тянула ее за юбку и просила молока, большими решительными шагами вошла в сени.

Корнеева мать с такими же черными глазами, как у Корнея, с трудом волоча ноги в валенках, вошла в горницу.

- Спасибо проведать приехал, - сказала она, покачивая трясущейся головой.

Корней рассказал матери, по какому делу заехал, и, вспомнив про Кузьму, пошел вынести ему деньги. Только он отворил дверь в сени, как прямо перед собой он увидал у двери на двор Марфу и Евстигнея. Они близко стояли друг от друга, и она говорила что-то. Увидав Корнея, Евстигней шмыгнул во двор, а Марфа подошла к самовару, поправляя гудевшую над ним трубу.

Корней молча прошел мимо ее согнутой спины и, взяв узел, позвал Кузьму пить чай в большую избу. Перед чаем Корней роздал московские гостинцы домашним: матери шерстяной платок, Федьке книжку с картинками, немому племяннику жилетку и жене ситец на платье.

За чаем Корней сидел насупившись и молчал. Только изредка неохотно улыбался, глядя на немого, который забавлял всех своей радостью. Он не мог нарадоваться на жилетку. Он укладывал и развертывал ее, надевал ее и целовал свою руку, глядя на Корнея, и улыбался.

После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где спал с Марфой и маленькой дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один у стола, облокотившись на руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к голосам в большой избе.

Несколько раз он слышал, как отворялась дверь в избу и кто-то выходил в сени, но это все была не она. Наконец послышались ее шаги, дернулась дверь, отлипла, и она, румяная, красивая, в красном платке, вошла с девочкой на руках.

- Небось с дороги-то уморился, - сказала она, улыбаясь, как будто не замечая его угрюмого вида.

Корней глянул на нее и стал опять считать, хотя считать уж нечего было.

- Уж не рано, - сказала она и, спустив с рук девочку, прошла за перегородку.

Он слышал, как она убирала постель и укладывала спать дочку.

"Люди смеются, - вспомнил он слова Кузьмы. - Погоди же ты... " подумал он, с трудом переводя дыхание, и медленным движением встал, положил обгрызок карандаша в жилетный карман, повесил счеты на гвоздь, снял пиджак и подошел к двери перегородки. Она стояла лицом к иконам и молилась. Он остановился, ожидая. Она долго крестилась, кланялась и шепотом говорила молитвы. Ему казалось, что она давно перечитала все молитвы и нарочно по нескольку раз повторяет их. Но вот она положила земной поклон, выпрямилась, прошептала в себя какие-то молитвенные слова и повернулась к нему лицом.

- А Агашка-то уж спит, - сказала она, указывая на девочку, и, улыбаясь, села на заскрипевшую кровать.

- Евстигней давно здесь? - сказал Корней, входя в дверь.

Она спокойным движением перекинула одну толстую косу через плечо на грудь и начала быстрыми пальцами расплетать ее. Она прямо смотрела на него, и глаза ее смеялись.

- Евстигней-то? А кто его знает, - недели две али три.

- Ты живешь с ним? - проговорил Корней.

Она выпустила из рук косу, но тотчас же поймала опять свои жесткие густые волосы и опять стала плести.

- Чего не выдумают. Живу с Евстигнеем? - сказала она, особенно звучно произнося слово Евстигней, - Выдумают же! Тебе кто сказал?

- Говори: правда, нет ли? - сказал Корней и сжал в кулаки засунутые в карманы могучие руки.

- Будет болтать пустое. Снять сапоги-то?

- Я тебя спрашиваю, - повторил он.

- Ишь добро какое. На Евстигнея польстилась, - сказала она. - И кто только наврал тебе?

- Что ты с ним в сенях говорила?

- Что говорила. Говорила, на бочку обруч набить надо. Да ты что ко мне пристал?

- Я тебе велю: говори правду. Убью, сволочь поганая.

Он схватил ее за косу.

Она выдернула у него из руки косу, лицо ее скосилось от боли.