Эми Хармон - Другая Блу

Мы втроем встретились с братом Джека, который объяснил нам всю процедуру. В принципе, совсем не сложно: Джек с Тиффой оплатят все процедуры и врачей, а если я передумаю, то должна буду возместить все расходы в определенный срок. И, конечно, нужно будет сообщить отцу ребенка, чтобы он отказался от своих прав. Желудок свело от ужаса при этой мысли. Не то чтобы Мейсон вдруг захотел бы стать папочкой и растить ребенка. Но он был собственником и вполне мог создать кучу неприятностей просто так, из любви к этому процессу.

А потом Тиффа рассказала всей семье. Ее мама, Элис, Питер и дети возвращались в Манчестер утром, так что Тиффа пригласила Уилсона на ужин накануне, чтобы поделиться новостью, пока они все вместе. Она и меня приглашала, но я отказалась, радуясь, что смена в кафе служила достаточным оправданием. Ситуацию уже нельзя было назвать просто «неловкой». А мне очень не хотелось обсуждать процесс усыновления с Джоанной Уилсон за чаем с пирожными. Интересно, скажется ли эта неловкость на наших отношениях с Уилсоном. Эти мысли не покидали меня весь вечер, и смена на работе выдалась напряженной: я то и дело роняла тарелки и забывала заказы клиентов. Было девять, когда смена наконец закончилась, и я поплелась домой, уставшая и измотанная бесконечными заказами и эмоциональным напряжением. Уилсон сидел на лестнице у Пемберли.

Я села рядом и попыталась опустить голову на колени, как и тысячи раз до этого, но теперь из-за выпирающего живота не получалось. Он вырос еще больше за последнюю неделю, постоянно мешался, да и скрывать его стало значительно сложнее. Так что я просто сидела, сложив руки на коленях, уставившись в темноту, точно так же, как несколько месяцев назад, когда приехала к Уилсону за советом, не зная, что делать. Так мы и сидели, не встречаясь взглядами, почти соприкасаясь коленями, думая о своем.

– Сейчас Тиффа и Джек, наверное, самые счастливые люди в мире, – пробормотал Уилсон, бросив на меня быстрый взгляд. – Хотя мама тоже не отстает. Когда я уходил, она с чувством пела «Боже, храни короля».

– «Боже, храни короля»? – удивленно переспросила я.

– Она знает наизусть только этот гимн. А петь ей, судя по всему, очень хотелось.

Я хмыкнула, и мы снова замолчали.

– Ты уверена, Блу?

– Нет. – Смешок вышел печальным. – Уверенность для меня – непозволительная роскошь. Но если двадцатилетняя официантка вообще может быть в чем-то уверена, то да. А раз Тиффа и Джек так счастливы, то уверенность возрастает почти до ста процентов.

– Многие женщины моложе тебя и точно менее талантливые растят детей в одиночку, и ничего.

– Думаю, некоторые даже неплохо справляются, – признала я, стараясь не дать ему посеять сомнения в моей душе. – А некоторые – нет.

Я вызывающе подняла голову, встречаясь с ним взглядом. Ну же, будешь и дальше настаивать? Он какое-то время разглядывал мое лицо, а потом отвернулся. Мне нужно было, чтобы он понял меня, чтобы поддержал мое решение, так что я использовала единственный аргумент, который мог на него подействовать.

– Помнишь, ты как-то цитировал стихи Эдгара Алана По?

После того дня я выучила их наизусть. Я хотела почувствовать себя ближе к нему, знать те же стихи, разделить с ним то, что было ему дорого. Но те слова затронули что-то очень глубоко во мне и не отпускали. Это была моя жизнь, если перевести ее в несколько рифмованных строк.

Уилсон начал читать первые строки, вопросительно глядя на меня. Я вторила ему, повторяя те же слова. С каждой строкой он поднимал брови все выше – все-таки мне удалось его удивить.

Уилсон остановился, глядя на меня в тусклом свете фонаря, освещавшего наш бетонный насест.

– Никак не могу выбросить из головы вторую часть, – осторожно продолжила я, встречая его взгляд. – Помнишь дальше?

Уилсон кивнул, но промолчал. Ждал, что я сама скажу. И я произнесла следующие строки так, как понимала сама:

Там были еще строфы, но именно эти слова не отпускали меня, и я собралась с мыслями, мечтая объяснить ему, рассказать.

– Природа тайну обрела… Уилсон, я все еще связана тайной своего происхождения. Ты как-то сказал, что не мы выбираем, где родиться. Это – данность, и мы не можем на это повлиять. Но я могу дать другую жизнь хотя бы своему ребенку. Иначе у него буду только я, а если со мной что-то случится, он останется совсем один. Я не могу обещать, что жизнь будет счастливой, но могу хотя бы сделать так, чтобы он не был «всегда один». Хочу, чтобы он купался в любви мамы, папы, бабушек с дедушками, чтобы у него были тети, дяди и кузены. Семья, а не тайна происхождения. И чтобы он не боялся остаться один, брошенным и никому не нужным.