Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– А это что за фигура в конвое у Дроздовского? – заговорил Врангель на обратном пути. – Какой он князь Мурат? Он был у меня в Нерчинском полку… Это авантюрист, корнет Бровчинский! Я его закатаю, куда следует!

Уже под конец, в Ростове, Врангель исполнил свою угрозу. Он засадил его в тюрьму за присвоение чужого имени. Бывший там комендантом капитан Шкутько, тоже дроздовец, сжалился над легкомысленным молодым человеком и потихоньку выпустил его на свободу. В бытность мою на Кубани я проходил там мимо хутора князя Мурата, но ни о его отце, которого немцы посадили на 12 пик, ни о прочих персонажах его рассказов не слыхал ни слова…

По возвращении к Врангелю вернулась вся его энергия.

– Работа кипит! – приветствовал он меня, когда я проскакал мимо него, разыскивая умиравшего Романовского, героя и отца доблестнейшей 3-й Конной батареи.

Он неподвижно лежал, молча устремив свои голубые глаза перед собою. Рядом с ним, держа его за руку, сидела сестра, другая хлопотала подле.

– Бедный, бедный Моржик! – повторяли они со слезами. Это было нежное имя, которым окрестили за его светлые, в щетку об стриженные усы.

Дома меня ждал техник, бывший по делам в Екатеринодаре.

– Достали все? Ну, а повидали мою Александру Александровну? Как она?

– Временами приходит в сознание… Но вам надо торопиться!

– Как? Что с нею?

– А вы не знали? Она в злейшей испанке… до 40°… Я помчался к Врангелю.

– Поезжайте немедленно, голубчик! И не возвращайтесь, пока не поправите ее. Я пришлю вам потом кое-какие поручения.

Вот я уже у подъезда… Отворяет хозяйка.

– Осторожнее, чтоб радость не убила ее, – говорит она, – она очень слаба. Вчера был кризис. Она все бредила вами, наконец, успокоилась… она все время писала что-то на стене, я отобрала у нее карандаш, так она продолжала шпилькой. Она говорила, что это стихи, где она говорит вам о своей любви… Постойте в гостиной, я подготовлю ее… На цыпочках крадусь к дверям…

– Александра Александровна! Приятное известие от вашего мужа.

Затаив дыхание, прислушиваюсь к милым звукам ее нежного голоса.

– Не может быть… Его уже давно нет! Если б он был жив, он был бы уже здесь. Каждый день под окнами раздаются звуки похоронного марша… это несут убитых на кладбище… Письмо запоздало, его уже нет в живых!

– Нет, нет! Его только что видели на вокзале…

– Не верю… это все напрасное утешение…

– Но он уже здесь! Подъезжает к крыльцу… Он уже в дверях! Я врываюсь к ней и бросаюсь перед ней на колени…

– Я здесь! Я с тобой, моя жизнь, моя родная…

– Зайка… Неужели не во сне! – Ее горячие ручки обвивают мою шею. – Ах!.. теперь я буду жива! Теперь ты не дашь мне умереть… – Что только я пережила… Все эти стихи, что я нацарапала на стене, – это тебе! Вчера мне было очень тяжело… и вдруг мне показалось, что стены уже нет, что передо мной открываются ворота, а за ними небо… Но теперь ты со мной… Теперь я буду здорова!

Дни и ночи я проводил подле ее постели, спал под ее кроватью, чтоб не проронить ни одного ее вздоха… Доктор ошибся в диагнозе – у нее оказался тиф. Требовался самый тщательный уход. Но кризис уже миновал, она стала быстро поправляться… Мы были вместе и были счастливы. О будущем не хотелось думать…

Вскоре пришло подробное письмо от Врангеля. Между прочим, он просил меня быть представителем от него и от дивизии на похоронах генерала Алексеева [171]. Эти похороны состоялись 25 сентября. Там я встретился со многими старыми добровольцами. Впереди процессии, с огромным терновым венцом, перевитым розами, стоял высокий молодой офицер. Это был артиллерист когда-то моего гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона, впоследствии бригады, поручик Лавцевич, родной брат той чудной девушки, с которой наши жизненные линии пересеклись впоследствии – и не один только раз.

1 октября я получил от Врангеля другую телеграмму: «В 5:45 утра неприятель оставил позиции под Михайловской. С 6 часов я преследую его со всей дивизией». Он не упустил ни одной минуты! Вскоре, однако, пришло другое известие, глубоко огорчившее всех, – о потере двух наших орудий и гибели семи офицеров и нескольких солдат, павших геройской смертью при защите своих пушек. Сам Врангель, полковник Топорков и полковник Фок спаслись чудом. Я был вне себя от отчаяния… До сих пор мне всегда удавалось с честью выходить из подобного положения!

Благодаря Богу моя Аля встала, наконец, на ноги. Получив от Врангеля инструкции, я пошел в штаб. Приняв от меня остальные ходатайства, Романовский направил меня к своему помощнику, полковнику Плющевскому – Плющику, также моему бывшему товарищу по бригаде, в поисках начальника штаба. Я изложил ему главные требования.