Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

— Это задаток. Как дело обтяпаю — буланого жеребца приведу, а бумажные обменяю на золото.

— Тогда церковный порядок, — крестясь, вздохнул Савва. — Ладно, уж только ради особого к вам расположения, Николай Селиверстыч.

Ударили по рукам и разошлись.

Всю ночь Савва ворочался с боку на бок. Грезился буланый жеребец, золотые империалы. Поднялся чуть свет. Запряг в легкий ходок на рессорах пару коней. Бросил полмешка овса. В нерешительности потоптался около лошадей, оправил сбрую.

Из окошка высунулась Аграфена.

— Куда ни свет ни заря собрался? — зевая, спросила она.

— Не твое дело, — озлился Савва.

Разбудил Наташу. Вышел во двор одетый подорожному, опоясанный патронташем, с ружьем в руках.

Наташа, подрагивая от предутренней прохлады, с недоумением следила за необычным поведением хозяина. Савва молча сунул ей брезентовый плащ.

— Возьми, дорога неблизкая.

— Куда едем спозаранок?

— Дело хозяйское, — буркнул Савва. — Все никак не привыкнешь: куда да почему? На кудыкину гору. Не у маменьки, чай, растешь. Садись!

Наташа свернулась калачиком на ворохе сена и задремала.

Утро теплилось голубыми тенями. Светлела в предутренних сумерках тайга. На небе золотился убывающий месяц. Над Уссури стелился туман. Где-то в клубящейся белизне вспыхивал бледный огонек, скрипели весла в уключинах. Рыбацкой лодки не видно, но блеклый месяц выстелил за ее кормой трепетную дорожку из ртути.

Кони шли размашистой рысью. Встречный ветер полоскал их густые длинные гривы.

Втянув в покатые плечи голову, Савва озирался по сторонам. Наташа заснула. Постукивали о гравий колеса, поскрипывали упругие рессоры.

Кони, роняя ошметья пены и тяжело поводя боками, все медленнее рысили по дороге, вьющейся над обрывистыми берегами.

В полдень показалась заимка. Новый дом и надворные постройки стояли в густой чаще дубов.

Серые волкодавы с лаем кинулись к запотевшим коням. Два поджарых кобеля, подпрыгивая, хватали их за морды. Савва соскочил с облучка, стал стегать собак.

Наташа отстранила хозяина, достала с тележки каравай хлеба, взяла за ошейник серого волкодава, приласкала.

Савва ушел в избу. Коней стал распрягать костлявый долговязый мужик. Собаки окружили Наташу. Она отламывала хлеб маленькими кусочками. Собаки, задрав черноносые морды, вывалив из жарких пастей розовые языки, следили за ее вскинутой рукой.

Звеня шпорами, придерживая рукой шашку в раззолоченных ножнах, с крыльца сбежал Колька Жуков, на плечах его сверкали погоны.

— Наташенька! Какими судьбами?

Наташа отвернулась.

Николай подошел, взял ее за руки.

— Уйди! — крикнула Наташа, вырывая похолодевшие пальцы из его жестких ладоней.

— Теперь, девка, не уйду, — дыша винным перегаром в побледневшее лицо Наташи, хрипло заговорил Николай. — Завтра скатаем в церковь.

— С ума сошел?

— Сошел. Не могу без тебя.

— Не имеешь права. Дед Сафрон узнает — голову оторвет.

Николай расхохотался.

— Твой дед Сафрон на днях будет в петле болтаться вместе с Федоткой.

— Найдется и на вас управа.

— Ничего, Наташенька, обломаешься, попривыкнешь. Не ты первая, не ты и последняя. Время камень точит и скалы рушит.

— Не-на-ви-жу!

— Посмотрю, птаха, что после венца запоешь. Не ерепенься!.. Царицей будешь, в собольи меха одену. Вот покончим с большевиками и закатимся в Харбин…

Николай отошел, достал пачку японских сигарет, закурил. Вздрагивая от негодования, Наташа пошла искать хозяина. Проходя по двору, она увидела подседланных коней под навесом, тачанку с пулеметом и растянувшихся на соломе всадников. Казаки спали. Встревоженная Наташа быстро вбежала в дом. За столом сидел ухмыляющийся хозяин, перед ним лежала какая-то бумага.

— Едемте! Сейчас же едемте! — крикнула Наташа.

Савва потянулся, зевнул.

— Мне не к спеху… А тебе — тем более. Просватали, девка. Бабье дело — жрать да детей рожать.

Наташа ахнула, опустилась на скамейку. Савва бережно уложил в бумажник долговое обязательство Жукова и пошел запрягать коней.

Раздался стук подков. Наташа подошла к окну. На взмыленном коне во двор влетел чубатый казак в заломленной на затылок папахе с желтым верхом. Что-то сказал Жукову и, огрев мерина нагайкой, умчался.

Вошел Николай. Снял фуражку, повернулся к костлявому мужику, бросил отрывисто:

— На короткое время съездим в недалекое место… Девку беречь пуще глаза. Невеста моя… Понял, Дормидонт?

— Будь надежен, Николай Селиверстович, сбережем, — хмуро отозвался Дормидонт, поглядывая на девушку.