Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Пальцы гармониста замерли на клавиатуре. В тишине всплеснулся чей-то возмущенный возглас, потонувший в общем смехе.

— Играй, дьявол! — крикнул Колька и, швырнув гармонисту горсть медяков, пошел выделывать забористые колена.

Выхватив из рук товарища кусок алого бархата и раскидывая его перед девушкой, низко склонился. Она обошла бархат сторонкой и, вырвав у плетня пук крапивы, швырнула к его ногам.

Продолжая отбивать чечетку, Колька по бархату пошел на девушку. Поводя плечами, та вышла из круга. Колька рванулся за ней. Но она уже уходила с подружками.

— Каторжанка, а норовиста!

Наташа оглянулась. На скамейке, около каменного двухэтажного дома Жуковых, сидели, щелкая орехи, разнаряженные пожилые бабы.

— И что она ему далась — ни кола ни двора.

— Любит. Извелась я вся, глядучи на него. Селиверст волком смотрит, а Микола свое гнет…

Наташа попрощалась с подругами. Пастухи пригнали с выпасов коров, надо было доить. Ее встретила хозяйка Аграфена и хмурый, заросший волосами до самых ушей Савва.

— Шляешься, а коровы не доены.

— Праздник ведь…

— Праздник! — отозвалась хозяйка. — Ты и в праздник жрать тянешься. Дармоеды!

Наташа взяла подойник, пошла под навес. Большая пестрая корова капризничала: переходила с места на место, перебирала ногами.

Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.

Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.

— Николай Селиверстыч приходил, — начала хозяйка. — Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.

Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.

— Не бывать этому.

— Эвана! — угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.

— А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.

Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.

— Я в твои-то годы, девонька, — елейным голоском продолжала Аграфена, — тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты — не дай бог.

— Бросай вилы, Микола-то ждет.

Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.

— А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.

Шкаев ругнулся, вышел из хлева.

В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.

— Чего рот-то разинула? Убирай коня! — пьяно закричал он. — Эй, Галина, где тя леший носит?

На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.

— Я тебе дам, лярва! — сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. — Поласкаю плетью, будешь ценить.

Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.

— Плакала? Опять обидели?

Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.

— Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…

— И мне поперек горла встали, — досадливо ответила Галя. — Чуть что, так плетью…

— Уж ежели поперек горла стали, отрежь — и вся недолга.

— Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…

Галя вздохнула.

— Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.

— Не люб он мне.

— Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.

В дверях показался Савва Шкаев.

— Чего расселись? — заворчал он, входя в кухню. — Скиснет молоко, дармоеды.

Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:

— Заткнись, все сердце надорвала, — раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.

— А есть оно у тебя?

Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела: