Егор Овчаренков - Последний бросок на запад

Впрочем, на этом плюсы для Караджича заканчивались. Минусов было не меньше, если не сказать — больше.

Североатлантический альянс открыто поддерживал хорватов и босняков; после авианалетов НАТО они перешли в широкомасштабное наступление по всей линии фронта. А с возможным падением Сербской Краины в Хорватии линия фронта для генерала Младича увеличивалась — и это учитывая то, что натовские ракеты «Томагавк» и бомбы начисто разрушили коммуникации, системы ПВО и уничтожили множество боевой техники. Радко Младич контролировал более двух третей Боснии, но теперь, после бомбардировок и наступления, было совершенно понятно, что удерживать эту территорию он вряд ли сможет.

Караджич сделал решительный шаг — после примирения с Белградом была создана единая сербская делегация для ведения переговоров; однако главный голос теперь принадлежал не ему, а белградскому лидеру Слободану Милошевичу, а это означало — теперь сербская политическая линия будет формироваться исключительно в Белграде; Милошевич был более дальновидным политиком, нежели Караджич.

Как бы то ни было, однако до переговоров дело не дошло и бомбардировки продолжались едва ли не каждый день…

В последние три дня практически никто не выходил из лагеря — ни немногочисленные наемники, ни четники. Ивица утверждал, что теперь положение быстро меняется и потому в разведке было мало толку — разведданные моментально устаревали.

На том берегу Дрины часто слышался рокот танковых двигателей; американские и французские самолеты то и дело с пронзительным воем проносились низко над сербскими позициями, пугая и оглушая людей.

Прошла неделя со времени решительного разговора Чернышева со своим напарником и его неожиданного предложения — перейти на сторону хорватов.

Дима находился на распутье: с одной стороны — Вадим, безусловно, прав, ведь он — наемник, то есть человек, который сражается на стороне тех, кто больше и регулярней платит. А с другой — все-таки что-то не позволяло изменить сербам — даже несмотря на то, что те не выполняли условий контракта. Денег Емельянов получал мало — теперь Ивица объяснял это «временным перевесом мусульман и новой политической обстановкой».

Нормальных денег не было ни у кого, а местные динары совершенно не котировались наемниками: для того, чтобы купить бутылку граппы, надо было нести несбежавшим еще крестьянам едва ли не мешок этих бумажек.

Наконец Вадим не выдержал:

— Так ты уходишь или нет? Неужели непонятно? Надо валить отсюда. Это сегодня американцы обстреливают сербов ракетами и бомбами, а что если завтра им захочется выбросить на их позиции парашютный десант?

Емельянов почесал в затылке.

— Думаешь — такое возможно?

Хотя и сам понимал — теперь, после всего происшедшего, возможно и не такое.

— Почему не могут выбросить десант? Представляешь, Емеля, ты спишь, а в твою комнату заходит здоровенный неф. Черный-черный — и автоматическая винтовка наперевес. Ты только хватаешься за автомат — а он тебя своей огромной ногой сорок шестого размера по яйцам… Блин, эти нефы, наверное, еще противней латышей, — предположил Чернышев, видимо, удрученный перспективой такой встречи с негром, какую он только что нарисовал своему напарнику.

Емельянов, казалось, все больше и больше склонялся к тому, чтобы принять предложение Вадима.

— А как бежать?

— Очень просто. Во время налета — как только появляются самолеты, наши четники сразу же прячутся по укрытиям. Никто не увидит, а потом искать, конечно, не будут, подумают, что мы с тобой пропали без вести. Ну, мало ли что бывает — может, на части разорвало, может быть, землей присыпало… Ну? — и он вопросительно посмотрел на Емельянова.

Тот скривился.

— Надо подумать.

— Чего тут думать! Соглашаться надо, а не думать. Ничего нового ты все равно не надумаешь…

Как бы то ни было, однако Емельянову было очень трудно решиться на такой шаг.

«Если изменю, — думал он, — как же тогда я смогу смотреть в глаза сербам, этим людям, с которыми меня столь много связывало? Ивица, Кабанчик, наши парни… А может быть, потом — как знать — мне придется стрелять и в них… Нет, что-то тут не то…»

Чернышев, будто бы поняв, о чем размышляет его товарищ, сделал неопределенный жест рукой и сказал:

— Ничего страшного. Еще три-четыре налета — и от этого лагеря ни хрена не останется…

— А вдруг все завтра изменится?

— Измениться может только в худшую сторону. Часть поредела почти на треть, оружия — нет, продовольствия — только на три дня. Я сейчас проходил возле домика Ивицы, там окно открыто, он с кем-то совещался — я слышал. Правда, сербы выдали американцам их сбитого пилота, но зато каких-то французов в плен захватили. Будет только хуже. Ну, — он вопросительно посмотрел на Диму, — что?