Егор Овчаренков - Последний бросок на запад

Емельянов несколько секунд раздумывал, стоит ли отзываться, и, решив, что хуже уже не будет, признался:

— Есть…

— Отлично! — непонятно чему обрадовался старший из хорватов. — Как только они придут в нормальное состояние и смогут подняться на ноги, сразу привести ко мне.

Он уже собрался уходить, но неожиданно обернулся и пристально всмотрелся в лицо Емельянова.

— Я тебя уже видел, — сказал он.

— Очень рад за вас.

— Это ты напал на нашу батарею в лесу, так?

— Какую еще батарею? — наивно поинтересовался Емельянов.

— Точно ты. Я тогда там случайно оказался. И тебя очень хорошо запомнил. Ты и еще один здоровый бугай. Точно ты.

Прищурив и без того узкие глаза, офицер вышел из палаты, странно причмокивая губами.

Нежаркое в такое время года боснийское солнце медленно закатывалось за горизонт. Горы, долины, перерезанные черными артериями дорог и голубой, главной водной артерией этих мест — рекой Дриной, окрасились в красный цвет, цвет свежей крови.

Вскоре почти ничего не было видно — на хорватский городок, на землю, которая недавно еще называлась Социалистическая республика Босния и Герцеговина, опустились багрово-черные, словно гематома, сумерки; в небе появились первые звезды. Они блестели, будто остро отточенные штык-ножи.

У восточного края неба стало светлее — это всходила пожирательница звезд луна. Сегодня она была в полной силе и власти. Лик ее, безупречно круглый и кроваво-рыжий, был бесстыж, как у пьяного палача. Луна шла по небу проторенным маршрутом, неотвратимо и равнодушно.

Между деревьями над городом и окрестными полями пронесся какой-то глубокий и печальный вздох…

Емельянов, с трудом поднявшись, подошел к окну: оно было застеклено и зарешечено, но лагерь просматривался бы без особого труда, будь посветлее. Вечером на окнах раскрыли глухие ставни.

После боя, после всего, что выпало ему за сегодняшний долгий и страшный день, Дима ничего не чувствовал, кроме тупой боли. Все, конечно, могло обернуться еще хуже. Но кто знал, что еще будет?

Он отошел от окна, посмотрел на остальных пленников — обитатели камеры тихо похрапывали и постанывали. Все отрубились, словно не спали до этого, по меньшей мере, дней десять.

Будущее неизвестно, туманно. С одной стороны — у него есть паспорт гражданина Российской Федерации и он, в принципе, может рассчитывать на защиту со стороны родины. С другой стороны — паспорт у него фальшивый, а сам он находится в розыске как беглый зэк, осужденный за убийство.

С третьей же стороны тут один закон — война. И если он попал в плен, то с ним могут обойтись по всей строгости военного времени: могут заставить работать на себя, могут обменять, а могут и расстрелять, причем совершенно запросто — по приговору военно-полевого суда или без этого. Кто что узнает?

Да мало ли что могут?!

Вот, скажем, Андрей — он ранен, может получить заражение крови, ему не окажут первой помощи — сознательно не сделают ничего! — и этого вполне достаточно, чтобы он отправился на тот свет.

Емельянов знал, что есть какая-то международная конвенция о военнопленных, защищающая их права. Но он не был уверен, распространяется ли она на иностранных наемников. Кажется, не распространяется. А значит, он, Дмитрий Емельянов, всюду и всегда вне закона.

Но он хотя бы был убежден в том, что не совершал ничего такого, что может быть квалифицировано как «военное преступление» или «преступление против человечности». Он получал от сербов деньги и за эти деньги участвовал в военных действиях. А ведь он даже заступился за ту молоденькую смазливую хорватку, которую хотели хором, как изысканно выразился Чернышев, изнасиловать четники.

И вновь пришла на память эта хорватка: Злата, кажется, ее зовут… Красивое имя и женщина красивая — длинные темные волосы, карие огромные испуганные глаза, трогательное белое платьице, мягкая нежная грудь, вблизи которой по касательной прошла пуля…

Как давно у него не было женщины…

И почему так не ко времени вспомнилась сейчас эта хорватка?

В двери загромыхал ключ, заскрежетали засовы — и на пороге появился хорватский офицер.

— Ты, — показал он пальцем на Емельянова, стоявшего у окна. — На выход. И поторапливайся.

Сопровождаемый офицером, Дима поднимался по скользким, мокрым, видимо, только что вымытым ступенькам. Приходилось быть внимательным, держаться за перила, чтобы не загреметь по лестнице. С его переломами только этого и не хватало. Хорват же только поторапливал и даже пару раз толкнул в спину чем-то твердым. Дима обернулся и увидел в руках у офицера пистолет. Значит, его опасаются даже пленного и раненого.