Михаил Демиденко - Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

Перед началом демонстрации фильма выступил политработник, друг Яна.

— Товарищи, сейчас мы просмотрим фильм, как «большеносые» получили удар по носу еще сто лет назад. Как непобедимая армия Линь Цзэ-сюя громила «большеносых». Заморские варвары хотели поставить на колени наш героический народ. И никогда бы они не победили Линь Цзэ-сюя, если бы «большеносые» не были подлые и трусливые…

Я знал историю Китая не слишком хорошо, но знал, что Линь Цзэ-сюй был чиновником циньских императоров. Сто лет назад он приехал в Кантон губернатором и повел решительную борьбу с торговцами опиумом — сжег множество ящиков с их товарами. Из-за этого и началась Первая опиумная война, которая закончилась для Китая поражением и подписанием первого неравноправного грабительского договора.

Линь Цзэ-сюй мог бы потопить несколько китайских шхун. Но в любом случае не мог выиграть войну. У англичан была первоклассная армия, могучий флот, пушки, а у противника пики и ножи. В Англии шло полным ходом капиталистическое развитие, а Срединное государство пребывало в феодальном полусне. Феодализм не мог соперничать с капитализмом.

Артист, исполняющий в картине роль Линь Цзэ-сюя, ходил церемонно, как герой в пекинской опере, гладил бороду, делал угрожающие движения и посылал серьезные предупреждения заморским варварам. Империалисты дрожали.

И не было в фильме жесткого гнета феодалов, крестьянских восстаний. Точно в Китае в то время царил классовый мир.

Я сидел и думал. Я с детства воспитан в духе уважения к трудовому человеку, белому или черному — все равно. Я еще мальчишкой мечтал помочь всем рикшам на земном шаре. И если бы потребовалось, не задумываясь, отдал бы свою жизнь за свободу народа любой страны, как за свободу своей Родины.

— Вэй, ребята, — толкнул я соседей, китайских техников. — Посмотрите, разве мой нос больше, чем у Сюй Бо?

Трещал аппарат… Глаза уже привыкли к полутьме зрительного зала, так что можно было разглядеть лица. Техники посмотрели и ничего не ответили.

Я чувствовал, что происходящее на экране действует на них возбуждающе, и почему-то вдруг стал для них чем-то похожим на «заморского черта».

Вспоминаю, как однажды в Мукдене я смотрел с китайскими ребятами наш фильм об Отечественной войне. Когда на экране русские солдаты пошли в атаку с криком «ура!», мои хлопцы закричали: «Ша! Ша!» Это вроде боевого клича.

А после киносеанса китайские парни сказали:

— Веня, представляешь, если бы в сорок первом Китай и Союз дружили, как сейчас, никакой бы Гитлер не осмелился напасть. Пусть только тронут теперь кого-нибудь из нас… Правда? Мы друг за друга жизни не пожалеем…

Что-то менялось в самой атмосфере отношений между китайскими ребятами, работающими на аэродроме, и нами, советскими людьми. Что именно, я не мог точно сказать. Нам лишь предписывалось быть, как всегда, сдержанными, вежливыми, работать четко, проявлять терпимость.

Иной раз было трудно сдержаться. Как-то я играл в пинг-понг «на высадку». Проиграл партию, занял очередь, сидел, ждал, судил. Подошла моя очередь, я встал, намереваясь взять ракетку, но ее демонстративно схватил солдат из охраны, довольно разбитной малый, которого не раз критиковали на собраниях за разгильдяйство и нерадивость.

— Моя очередь, — сказал я.

Он ничего не ответил… Нужно знать, что значит здесь, когда не отвечают. Я видел лица моих подсоветных. Они растерялись больше меня. Но некоторые были довольны: самые тупые технари, которых не отчислили с занятий только благодаря моему заступничеству.

Мне не удалось играть ни следующую партию, ни третью. Честно скажу, будь это в Союзе, я бы поставил нахала на место.

Но здесь…

Неожиданно исчезла куда-то Цзянь Фу. Это насторожило нашу группу.

— Слушай, Остаченко, — зашел ко мне как-то Поддубный. — Не понимаю, что происходит? Была революционерка, помнишь? Кого не спрошу о ней — молчат… В Советский Союз собиралась ехать, перенимать опыт партийной и государственной работы, русский изучала. Она была руководителем местного отделения Общества китайско-советской дружбы. Не знаешь ли, в чем дело?

Я не знал. На все мои вопросы следовало молчание. Даже Сюй Бо, который последнее время стал какой-то нервный и явно избегал оставаться со мной наедине, — даже он ничего не ответил, а отвел глаза в сторону и покраснел до слез.

Лишь через месяц нам между прочим сказали:

— Цзянь Фу вышла замуж… И уехала к мужу.

Это было невероятно. Цзянь Фу была верна памяти своего мужа, с которым прошла гоминдановские застенки, и не помышляла о втором замужестве. К тому же ей было за сорок, для китайской женщины это весьма солидный возраст.