Григорий Полянкер - Учитель из Меджибожа

Он еще больше стал верить в доброту, в память людскую, и это вдохнуло в него новые силы.

Илья еще не успел как следует отдохнуть, рассказать жене, детям, на заводе о незабываемой поездке и славных людях, с которыми повидался, а уже пришло новое письмо из Николаевки, которое растрогало его не меньше, чем недавнее торжество.

«Добрый день, многоуважаемый Илья Исаакович! — читал он. — Дорогие члены семьи, жена, дети и все родные! С горячим сердечным приветом к Вам все Ваши друзья, которые Вас встречали.

Вот уже несколько дней, как мы расстались. Нам кажется, что это был прелестный сон, счастливый и незабываемый. Ведь написать то, что мы пережили за эти дни, когда вы у нас гостевали, просто невозможно. Это была большая радость, незабываемая.

В Вашем лице, Илья, мы увидели человека, можно сказать, — образец простоты и скромности. С первой минуты приезда Вы покорили всех.

До свидания, наш друг Илья! Привет Вашей семье. Вы обещали с ними приехать. И мы Вас будем ждать. Пишите почаще. Не забывайте!

Клава и жители Николаевки».

Илья читал эти взволнованные и простые слова доброй женщины и чувствовал прилив новых сил, большой радости. Понял, что приобрел много, очень много друзей, и это его тронуло до слез. Перечитывая письмо, он подумал, что здесь сказано все от чистого сердца и это ему запомнится на всю жизнь. Он читал такие милые слова, которые лечат, кажется, лучше любого лекарства.

Никогда в жизни не видел он фрау Кетэ Айнард, но душой чувствовал: это должна быть добрая, честная женщина, которая в годы войны страдала, мучилась, ночей не спала, маялась и голодала подобно миллионам других матерей на земле.

Жена шофера Ганса Айнарда, с которым тяжелая судьба столкнула его в то памятное лето сорок второго года, когда Илья был тяжело ранен и попал в чужой госпиталь…

Оба они лежали койка к койке в санитарной палатке, испытывая тяжкие страдания.

Илья, — тогда Эрнст Грушко, — видел рядом со своей койкой раненого немецкого солдата. Тот смотрел на него с участием, подносил к его губам чашку воды и тихонько, украдкой, чтобы никто не услышал, шептал ему на ухо:

— Камрад, крепись… Немного поболит, но ты будешь жить… Слышишь, будешь жить!

Он вытирал полотенцем мокрый от испарины лоб Ильи, успокаивал его. И еще тише внушал ему:

— Спокойнее, камрад!.. Постарайся взять себя в руки и не бредить… Не говори… Ты во сне ругаешь Адольфа Гитлера. Упаси бог, если какая-нибудь сволочь услышит это из твоих уст — беды не миновать… Стены имеют уши… Запомни…

Илья с трудом кивал головой, благодарил за воду, за добрые слова, теряясь в догадках: кто он, этот человек? Какой-то необычный солдат. Славный, не похожий на тех, которых сотнями видел…

Перед Ильей был обычный, казалось бы, солдат, немец, кровный враг. Но с каждым днем он все больше убеждался, что этот кареглазый сосед по койке с темными волосами и худым, продолговатым лицом своими словами и действиями не похож на фашистских извергов. А их Илья сотнями видел в открытом бою и при допросах захваченных в плен.

А спустя несколько дней немец уже стал говорить с ним почти откровенно, не таясь, не опасаясь его. Особенно, когда в палатке все раненые спали.

— Камрад, — придвинувшись к нему вплотную, шептал сосед. — Меня можешь не бояться. Я такой же несчастный, как и ты… Простой рабочий, шофер… Я зла тебе не причиню никогда… Я не СС, не из этих, которые позорят мою Германию своей жестокостью и подлостью… Меня зовут Ганс… Ганс Айнард… Если тебе что-нибудь нужно, скажи, не стесняйся. Все для тебя сделаю… Все! Я помогу тебе…

Когда Илья глядел на этого немца, в его добрые усталые глаза, слушал его слова, в которых не было притворства, фальши, ему казалось, что солнечный луч пробился сквозь непроницаемую мрачную ночь, которая плотно окутала нынче весь мир.

Илья пристально всматривался в этого человека. Ему чудилось, что эти добрые слова слышатся ему во сне. Но нет. Это был не сон. Только что их произнес немец, недавно раненный осколками русского снаряда или бомбы… Было бы вполне естественно, видя перед собой вражеского солдата, выместить на нем свою злобу, ненависть, задушить, отравить, и никто бы ему, этому немцу, худого слова не сказал! Но вместо этого Ганс Айнард пригрел его, дружески говорил с ним, поверил его честности. Услышал, как Илья во сне ругал фюрера, и не предал его, не донос… Это ли не говорило само за себя?

«Что ж это значит? — долго и мучительно думал Илья. — Неужели среди немецких солдат еще остались люди с чистой совестью, с благородной душой? Есть, значит, там, в стане врага, и такие, которые ненавидят проклятого Гитлера, ужасную войну, жестокие преступления против человечества?»