Михаил Федоренко - Туман-Озеро

— Вы знали Яснова? — спрашиваю командиров огневых взводов и бойцов.

— Как же, знаем, — говорят те. — Это наш командир расчета. А вы его знаете? — спрашивают.

— Я ли знаю Яснова?!

Показали мне шинель в скатке, стоптанные кирзовые сапоги, пилотку, защитную пару обмундирования, выбеленного солнцем и дождем. В гимнастерке не хватает рукава, выгорел бок.

— Минуточку, товарищи… Я сейчас. Я сейчас… — извиняюсь и, стиснув до боли зубы и сжав кулаки, иду в сторону. Борюсь с собой… И не могу. В груди клокочет, горло перехватило, накипают слезы.

— Не сметь плакать! Назад! К орудиям!.. — шепчу, а перед глазами седая женщина, мальчик, Яснов, как живой…

«Не сметь плакать! Назад! К орудиям!..»

Поезд удалялся от границы. Перед ним расступались горы и медленно проплывали мимо, овраги бросались под самые колеса.

— Ту-ту! Чах-чах! — разносилось по горам.

Вечерело. Солнце опустилось в лохматую черную тучу, сразу наступила темнота. Ночью зашумел ливень.

Узкий коридор предпоследнего вагона отсвечивал стеклянной желтизной. Но квадраты окон, несмотря на резкий электрический свет, были угольно черны. В них вспыхивала серебристая россыпь, светились матовые струи, обнажалась жуткая темнота. Ночь, как бы завидуя свету, заглядывала в окна.

На глухом полустанке в вагон вошли пограничники. Они еще в тамбуре сняли намокшие зеленые плащи и приступили к делу: двое автоматчиков встали у выходов, а капитан и сержант вместе с проводником пошли по купе.

Пассажиры собрались в коридоре, переговаривались, курили.

— Видели, как они умаялись? Наверно, хорошую пробежку совершили по горам, — обратился к соседям пассажир в полосатой пижаме. Он, волоча шлепанцы, обутые на босую ногу, осторожно приблизился к последнему, еще не проверенному купе, в которое вошли пограничники.

Купе это находилось рядом со служебным.

Капитан бегло осмотрел его. Справа, внизу, храпел под ватным одеялом и бобриковым пальто полный мужчина средних лет. Голова его с одутловатым потным лицом была запрокинута вверх подбородком, концы влажных усов торчали рогачами.

— Водянка, — уловив взгляд капитана, сочувственно сказал проводник, стоявший в дверях.

На второй полке, без постели, согнувшись, лежал лицом к стенке старик в истоптанных яловых ботинках и серых бумажных штанах, испачканных известью. Тощую спину старика прикрывал черный поношенный пиджак.

Нижняя полка слева — пустовала, а на средней, раскинув длинные ноги, спал под наброшенным на голову кителем военный. Его грудь высоко и ровно поднималась, сиреневая майка в такт дыханию то натягивалась, то собиралась в морщинки.

Капитан провел рукой по слипавшимся от дремоты глазам. Кивнул проводнику. Тот внушительно объявил:

— Товарищи, проверка! — и после солидной паузы добавил — Просьба предъявить документы и показать вещи.

Старичок со второй полки, привстав и пошарив в кармане, первым подал свой потрепанный паспорт и проездной билет.

Больной приподнял голову и стал ощупывать затекший затылок.

— А меня, что же… ох… в расчет не принимаете? — обиженно спросил он, когда капитан, возвратив старику документы, повернулся было в другую сторону.

— Как так! Примем. Вы, наверно, папаша, буфет боитесь прозевать на ближайшей станции? Только смотрите, а то, неровен час, усы в пиве утонут… — пошутил сержант, пробуя на вес корзину больного.

— Ох, и мастак же, видно, ты, сынок, позубоскалить, — улыбнулся усатый.

Дошла очередь до спавшего под кителем. Когда проводник слегка потормошил его, тот только сладко потянулся и опять ровно задышал.

— Демобилизованный офицер, — объяснил железнодорожник. — Едет на целину. Отсыпается парень. Стоит ли будить?

— Будите.

Проводник слегка потянул демобилизованного за Руку.

— А? Что? Тревога? — схватился с койки здоровяк и стукнулся макушкой о верхнюю полку. Он втянул голову в плечи и часто замигал глазами. Губастое веснушчатое лицо этого светловолосого молодого парня выражало боль и недоумение.

Потрогав ушибленное место, он широко заулыбался.

— Ах, вот в чем дело! Наконец-то дошло… Документы!.. — он легко соскочил на пол; подтянул голенища поношенных сапог, отряхнул крылья габардиновых галифе. Выпрямился. И только тогда полез рукой во внутренний карман. Китель он придерживал на себе приподнятыми плечами.

— Все там… — сказал он, передавая капитану потрепанный клеенчатый бумажник.