Станислав Рем - Двадцатое июля

Скорцени опустил бинокль:

— Браво Курков. Теперь я с легкой душой могу отправить вас на задание. Радль, — высунулся командир в окно, — прикажите Шварцу отправить пленных назад в лагерь. Раненому перевяжите руку.

Сергей разобрал винтовку и зачехлил ее. Скорцени спустился вниз и подошел к ученому.

— Ну как вам, герр доктор, наши мужские игры?

Профессор вымученно улыбнулся. На самом деле ему здесь не нравилось.

— Радль, — снова позвал Скорцени капитана, — отправьте господина профессора со всеми надлежащими почестями. Благодарю вас, господин Залиш, за оказанную нам помощь.

Командир вскинул руку в приветствии и, похлопывая перчатками по бедру» направился в свой кабинет.

Курков спустился на нижнюю ступеньку лестницы, когда услышал звук выстрела. Распахнув входную дверь, увидел, что над мертвым телом профессора стоят двое солдат и Радль.

Не успевший скрыться в замке Скорцени развернулся в дверях:

— Капитан, я же приказал отправить его со всеми почестями!

— Мы и выполнили приказ. — Радль вложил пистолет в кобуру. — Со всеми почестями, с салютом. Вы же не сказали, куда его отправить.

Скорцени рассмеялся и махнул рукой:

— Закопайте тело в углу двора. И поглубже, чтобы собаки не разрыли.

Ким успел перехватить Рокоссовского на лестнице до начала совещания: тот, как ему было предписано, поднимался к Абакумову для предварительного доклада об обстановке в войсках. Высокий, элегантный, красивый командующий 1-м Белорусским фронтом остановился, несколько удивленный поведением молоденького капитана госбезопасности, не соблюдавшего субординацию.

А тот вполголоса взволнованно проговорил:

— Товарищ генерал, когда вернетесь на аэродром, зайдите в туалет. Вас там будут ждать.

— Что за чушь вы несете, капитан?!

— Тише, товарищ генерал. Вам просили передать: «Глебушко — за решеткой небушко».

Младший по званию чин, не сказав больше ни слова, свернул в правый коридор и исчез за захлопнувшейся дверью. Рокоссовскому надлежало подняться выше, на третий этаж. Однако после малопонятной фразы незнакомого капитана он, вместо того чтобы поторопиться, преодолел по инерции несколько ступенек, а потом замедлил шаг и осмотрелся по сторонам. Кроме него на лестнице никого не было. Постояв в задумчивости несколько секунд, генерал продолжил движение. В его шаге продолжали чувствоваться сила и уверенность. Однако сам-то он уже знал: что-то произошло. Что-то из ряда вон выходящее.

На встречу на аэродроме его вызывал Глеб Старков, сокамерник по тридцать седьмому году. «Глебушко — за решеткой небушко» — так его прозвали в тюрьме. Он был освобожден в тридцать девятом, вернулся назад, в разведку. И работал здесь, в Москве. Но они с тех пор не встречались. Не было причины. Теперь, судя по всему, повод появился. Раз Старков вызывает, значит, произошло нечто неординарное.

Самолет Рокоссовского должен был вылететь в расположение фронта в восемь тридцать вечера. В восемь десять генерал предупредил подчиненных, что минут на десять отлучится: несварение желудка, дескать. Полковник Кудашев из особого отдела сочувственно посмотрел командиру вслед: коснись на подобном совещании его личности, с ним бы и не такое произошло.

Рокоссовский зашел в туалет. Закрыл за собой дверь. Одна из трех кабинок ожила, и перед ним возник Старков.

— Ну ты и выбрал, Глеб Иваныч! — Рокоссовский широко развел руками, — место для встречи.

— И тебе здоровья. — Старков принял объятия маршала и троекратно расцеловал его. — Прости, друг, но по-другому нельзя. Сантименты в сторону. Времени у нас в обрез. Ты с Фитиным встретился?

— Нет. А что, должен был?

— Да. — Старков нервно дернул плечом. — И он не подходил к тебе?

— Нет. Да что случилось-то, Глеб Иваныч?

— На совещании тебе что сказали?

— A-а, вон оно в чем дело, — горько усмехнулся командующий. — И до тебя, значит, дошли слухи. Сняли меня, Глеб Иванович, с основного направления. А до Варшавы осталось всего сто километров! Ты ведь знаешь, что для меня значит — освободить Варшаву. Лично освободить! Ан нет, не вышло.

Как-то в камере, в один из долгих ночных разговоров, Рокоссовский признался старику, за что, как ему казалось, его посадили. На самом деле генерала звали не Константин Рокоссовский, а Константи Рокоссовски, и был он наполовину поляком. Внуком и правнуком польских дворян, кавалерийских офицеров. Сталин об этом знал и помнил. А еще вождь Страны Советов помнил, как Ленин обвинил его когда-то в халатности, безграмотности и полнейшей бездарности как военачальника. И произошло это в далеком революционном 1920 году, когда Красная армия понесла сокрушительное поражение при наступлении на Варшаву. С тех пор Сталин терпеть не мог поляков. В том числе Рокоссовского.