Станислав Рем - Двадцатое июля

Мюллер захлопнул папку. Вот она, та ниточка, которая поможет распутать клубок. Только каков он, интересно, окажется?..

За свою долгую карьеру сыщика Мюллер неоднократно сталкивался с тем, что власть имущие, как только им приходилось вступать в конфликт с законом, в целях спасения тотчас находили и использовали всевозможные рычаги давления на полицию и суды. В результате он был вынужден точно так же, как эту папку, захлопывать их «дела» и убирать до поры до времени в самые потаенные места. Возможно, два месяца назад Мюллер отложил бы это «дело» в сторону или и вовсе не взял к рассмотрению, но сейчас, когда Канариса сместили, а все бразды передали Шелленбергу, картина кардинально изменилась.

— Гюнтер! — крикнул в коридор Мюллер, приоткрыв дверь, и через мгновение адъютант стоял перед ним. — Вот вам фотография. Этого человека нужно найти. До девятнадцати часов вся информация о нем должна быть у меня. — Потом протянул несколько листов из папки: — Здесь имена и адреса его друзей и знакомых. Вполне возможно, он у кого-то из них.

— Сколько оперативных работников разрешите задействовать, господин группенфюрер?

— Шесть человек. Всю группу Шольца.

— Можно идти?

— Да, Гюнтер. Только предупредите Шольца, чтоб его ребята действовали осторожно. Чтобы не спугнули клиента ненароком. Простая слежка: где живет, куда ходит, с кем встречается. Обязательно фотографии! И никакой самодеятельности.

— Господа, — генерал-полковник Людвиг фон Бек вывел вперед явно уверенного в себе, дружелюбно улыбающегося человека, — тем из вас, кто еще не знаком с нашим другом, разрешите его представить: представитель абвера, преданный человек адмирала Канариса Ганс Бернд Гизевиус!

Помимо генерал-полковника в комнате присутствовали восемь человек. Указав рукой на одного из них, Людвиг фон Бек представил его гостю:

— Знакомьтесь. Карл Гердлер, наш верный советник.

Гизевиус тут же вспомнил, что представленный ему человек действительно является советником, причем в самом прямом смысле этого слова: с 1937 года Карл Гердлер работал советником концерна «Бош АГ». Меж тем Людвиг фон Бек уже подвел его к следующему присутствующему:

— Начальник Управления Генерального штаба Фридрих Ольбрехт.

«Имя представленного офицера проскальзывало иногда в беседах с руководителем абвера, — отметил про себя Гизевиус. — По данным Канариса, он стал противником режима еще в тридцать восьмом году».

— Полковник, граф фон Штауффенберг, представитель Генерального штаба.

Высокий мужчина в полевой военной форме, стоявший к ним левым боком, кивнул головой, не поворачиваясь. Гизевиус заметил черную повязку, скрывающую пустую глазницу.

— И наконец наш друг, журналист «Фелькишер беобахтер» Карл Штольц. С остальными, насколько мне известно, вы уже знакомы.

Худощавый сутулый молодой мужчина протянул Гизевиусу руку для приветствия.

Генерал-полковник пригласил всех сесть.

— Итак, господа, наш гость только что прибыл из Швейцарии.

— Из Франции, — уточнил тот.

— Да-да, прошу прощения. И ему есть что нам сообщить. Мы вас слушаем, господин Гизевиус, — генерал-полковник сделал легкий кивок в сторону гостя.

Ганс Бернд Гизевиус поднялся:

— Благодарю вас, господа, за то, что собрались. Я действительно буквально на днях прибыл из Парижа, где имел встречу с генералом фон Клюге и фельдмаршалом Роммелем. У нас с ними была продолжительная беседа по поводу будущего устройства нашей Германии. Конечно, не во всем мы нашли общие точки соприкосновения. Но в одном все-таки пришли к соглашению. Они поддерживают наше решение о смещении фюрера с поста главы государства.

— О смещении каким путем?

Гизевиус обернулся к перебившему его человеку. Им оказался полковник-инвалид.

— Мирным путем, господин Штауффенберг. Только мирным.

Гизевиус хотел было продолжить свою речь, но инвалид снова его перебил:

— Нам такой путь не подходит. — Одноглазый полковник тоже поднялся и вышел из-за стола. Газевиусу бросилось в глаза, что у него нет еще и правой руки: пустой рукав был аккуратно заправлен в карман кителя. — Мирный путь — это путь самообмана. Мы неоднократно призывали фюрера к переоценке наших сил и возможностей. Но если его непонимание было более-менее терпимым до начала лета, то с вступлением в войну англо-американцев оно стало не только нетерпимым, но и преступным. Вести войну на два фронта мы не в состоянии. Впрочем, вся наша военная кампания была ошибкой с самого начала.