Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

— Пусть возьмут всех, — сказал я.

Кривчик посмотрел на меня со страхом. Митя шевельнул рукой:

— Не сейчас. После. Сам придешь. Так лучше. Я тоже хотел с повинной. Не успел. Жизнь пропала.

— Не болтай глупости, — сказал я. — Отвезут в больницу, перевяжут, как следует, жив будешь.

— Я не о том, — простонал Митя. — Жизнь пропала. Жалко. Я же слесарь. Хороший слесарь. Мастер говорил: «Золотые руки». На заводе уважали. Нет, связался с проклятым… Жизнь он мне всю покалечил. Жена отказалась, дети…

— Ты говоришь про Боксера? — спросил я.

Он кивнул головой.

— А ты… Ты уходи. Сам уходи. Повинись. Простят. У тебя отец на фронте погиб.

— С чего ты взял? — удивился я. — Он, наверное, разыскивает меня. Просто мы никак не можем встретиться. Вот заявлюсь в милицию, тогда…

Митя скрежетнул зубами от боли и с минуту молчал. Лицо его побледнело, лоб покрылся испариной.

— Ты жил в Минске? — спросил он, не раскрывая глаз.

— Да.

— Логойский тракт, восемнадцать?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Квартира восемь?

Я вскочил на ноги. Он остановил меня движением руки.

— Письма на Главпочтамте до востребования получаешь?

Я опешил:

— Получаю… То есть нет. Мне не дают. Паспорт нужен.

Он опять сморщился, держась рукой за живот.

— А вот ему дают. И без паспорта. Между прочим, ты зря от меня скрывал. Я же тебя корешем считал. За тебя, видишь, на нож полез…

— Значит, ты обиделся и молчал? — спросил я.

Он не ответил и отвернулся. За окном снова послышались свистки, на этот раз ближе. Так вот почему я не получал писем из Минска! Вот почему не было их и от Стецко!

— Как ты узнал об этом? — спросил я.

Он с трудом ответил:

— Случайно. Накнокал Боксера на почте. Думал, капитал в сберкассу кладет. А он до востребования спрашивает… На твое имя. Племянник, говорит, любовь крутит. Хочу знать…

— Дальше!

— Дальше? Прочитал и бросил в урну.

— А ты?

— А я вынул и тоже прочитал.

Пока он говорил, с трудом выговаривая слова, меня трясло как в ознобе. Едва он закончил, я повалился перед ним на колени:

— Митя, дорогой, отдай!

Его лицо исказилось гримасой:

— Нету, Стась.

— Отдай, ради бога!

— Нету, Стась.

— Митя!

— Нету…

Я заплакал. И тогда страшно закричал Митя:

— Убей, убей меня, Волчонок! Кореш ты мой единственный! Гад я! Не сказал ничего! Боялся тебя потерять! Боялся — уйдешь раньше меня! Теперь уходи! Не мешкай! В сто пятое заявись. Там начальник Человек. Все будет хорошо. А за письма прости. Три их было. В одном, что твой отец погиб, соседи пишут — в сорок первом, смертью храбрых. А два — от своего солдата. Ой, плохо мне, братцы-ы-ы! Ой, плохо-о-о!

Его крик, вырвавшись из окна, смешался в саду с заливистой трелью милицейского свистка. Нет, теперь я не мог, не имел права отдаваться в руки правосудия. Я должен был еще немного походить на свободе, чтобы получить свой долг сполна.

Между тем в саду послышался топот. Люди бежали по деревянному настилу. Мне показалось, что топали они так громко нарочно, — никому не хочется лезть под пули, а тишина покинутого людьми старого дома пугала. Когда сапоги затопали на крыльце, я схватил Кривчика за руку и повлек за собой на кухню. Здесь, отодвинув две доски в стене, мы пролезли в чулан, а оттуда по потайной лестнице на чердак. Кроме нас эту лазейку знали только сама хозяйка и цыган Мора.

Именно их мы и нашли там, затаившихся между наружной и внутренней обшивкой мансарды. Наверное, здесь Голубка прятала награбленное барахло. Тайник был слишком узок для двоих, но страх перед милицией велик. Бедная Голубка вынуждена была смириться с тем, что ее женские плечи оседлал дрожащий от страха цыган. Через слуховое окно мы с Кривчиком спустились в сад. На наше счастье, в саду никого не было. Милиционеры еще не успели окружить дом. Правда, топот их сапог слышался на террасе, на крыльце и даже на крыше. Но великое множество пристроек, чуланчиков, светелок, веранд и заборчиков затрудняло их работу. Словом, когда электрические фонарики замигали в саду, мы были уже далеко.

Перелезая через очередной забор, я оглянулся на старый дом. Он стоял на отшибе вдалеке от всего поселка, окруженный высоким забором, почти до крыши утопающий в буйной зелени старого заброшенного сада. Случившееся здесь сегодня означало для нас потерю навсегда единственного теплого угла, а, может быть, и нашей доброй Голубки.

Убийство — есть убийство. С нынешнего дня за домом будет установлено наблюдение, а хозяйке предстоит нелегкое объяснение в милиции. Надо отдать ей должное, — в то время, как другие притоны «горели» один за другим, этот, благодаря Голубке, очень долго оставался невредимым. Если бы не последнее происшествие, бог знает, сколько бы еще продержался. В конце концов, даже МУР не может знать всех притонов в Москве и пригородах.