Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

— Придурок лагерный! — только и сказала и принялась сноровисто кидать пласт за пластом в растворенные настежь ворота.

Коровье стойло очищалось на глазах. Чтобы не мешать, Шкет отошел в сторонку, присел на корточки. Она отбросила вилы, села на охапку свежего сена и жестом приказала ему сесть рядом. Достав кисет, умело свернула цигарку, закурила. Шкет сглотнул слюну — он не курил с того часа, когда рванул из лагеря. Главное, чего нельзя делать беглецу, — это курить, пока не оторвался от погони. Собаки не просто идут по следу — след можно и табачной пылью посыпать и вдоль речки пройтись — они еще нюхают воздух. У лагерников, в отличие от вольняшек, особый запах. Новый человек, и тот его слышит. Правда, с близкого расстояния. Собака же чует его за километр, а тут еще цигарку какой-нибудь придурок засмолит…

Но Шкет не курил еще и потому, что потерял кисет в тайге. Единственный карман, и тот дырявым оказался.

— Почему ты меня никак не зовешь? — вдруг спросила женщина. — Знаешь ведь, что Марией зовут. Чудно.

— Чего тут чудного? — выдохнул он, с жадностью глядя на кончик ее цигарки, огонек которой все приближался и приближался к перелому: еще минута — и просить покурить будет поздно.

— А то чудно, — она всем телом повернулась к нему, — что только здесь меня моим настоящим именем звать стали. А прежде я была Машка, как корова у Филимона. В тринадцать лет под мужиков начала ложиться. В детдоме росла, родителей не помню.

— Что? Вас в детдоме не кормили? — спросил ошарашенный ее неожиданным признанием Шкет.

Он всегда считал, что бабы становятся проститутками с голодухи.

— Кормили. Как не кормить? Только кроме кормежки у нас ничего больше не было. Одежда вся казенная, одинаковая. А нам хотелось и платье получше, и ленту какую в волоса…

— И ты слиняла, — догадался Шкет.

Она кивнула:

— Не одна, а с подружкой. Она все своим отчимом хвасталась. Говорила, будто добряк он, ласковый, примет, и накормит, и на работу устроит.

— Ну и как, принял?

Она странно на него взглянула и еще непонятней ответила:

— Еще как принял! Падчерицу, похоже, не тронул, а ко мне в первую же ночь влез — мы на сеновале спали. Я девчонкой была, детдомовкой. Много ли во мне силы… Короче, стала я его любовницей.

— А подружка? Она куда глядела?

— А ей что? Отчим из рейса продукты привозил, она сыта была, чего еще? Одел он нас… — она помолчала немного. — Да и привыкла я к нему, первый мужчина все-таки…

Дрожащими пальцами она свернула вторую цигарку. Не глядя, бросила кисет Шкету. Он с наслаждением закурил и растянулся на мягком сене. Ему нравилось, что она рассказывает откровенно, значит, доверяет, и что теперь он не один на этом хуторе бродяга и неудачник.

— Дальше!

— Что дальше? Посадили его за воровство. Ворованным он нас кормил. Пятерку дали с конфискацией. И остались мы с подружкой на улице — дом тоже конфисковали, а мы не прописанные… Пошли куда глаза глядят. Еще хорошо, что не привлекли за соучастие.

— Не привлекли бы. Вы несовершеннолетние. Обязаны были обратно в детдом отправить.

— Да, — она кивнула, — только не на таких напали. Рванули оттуда. На вокзалах ошивались. С одного прогонят, мы на другой. Стали в поездах кататься. Проводники до молоденьких охочие. У себя в купе прятали и друг другу передавали.

— Кормили?

— Нешто за так мы с ними… Как-то в Новосибирске вышла я на вокзале — проводник велел вина купить. Стою у ларька, а впереди мужик глаз с меня не сводит. Купила я бутылку, бегу обратно, а он уж у вагона. «Как вас звать, девушка?» — и все такое. Я — в вагон, а он не пускает. «Пойдемте со мной, не пожалеете, я командировочный с Дальнего Востока в Москву еду, а через неделю обратно — работа такая. А во Владивостоке у меня однокомнатная и не женат еще… Вы, — говорит, — мне так понравились, что я теперь ни на одну девушку и смотреть не могу. Короче, выходите за меня замуж».

— И ты согласилась?

— А что мне было терять? Забрала свои вещички, помахала проводнику ручкой и отбыла в Москву.

— Замуж-то вышла?

— Замуж не вышла, а года полтора жила с ним. Потом он меня сильно бить начал…

Разнежившись в сене, уже наполовину дремавший Шкет ожил:

— Ни хрена себе! Это за что же?

— А… приревновал к одному капитану. Глупый!

— Понятно, — Шкет солидно вздохнул. — Надо понимать, ты и от этого сбежала. Как в сказке: «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…» И куда же ты от него покатилась? Небось, на причал? Владивосток — место для вашей сестры подходящее, кругом морячки.