Александр Коноплин - Млечный путь (сборник)

Студебеккеры въехали в просторный двор Центральной минской тюрьмы, и железные ворота за нами захлопнулись.

В камере, куда меня втолкнули, было трудно дышать из-за спертого воздуха, насыщенного человеческими испарениями, на цементном полу вплотную лежали те, кого привезли раньше, и спали. На нарах — тоже вплотную — сидели «счастливчики» и тоже спали. Большой чугунный котел, выполнявший роль параши, был переполнен, моча тонкой струйкой лилась через край и подтопляла лежачих, но они не шевелились. Не сразу я узнал почему. Оказалось, всех подвергали допросам, заставляя стоять часами по стойке «смирно», а если допрос происходил ночью, то не давали спать. Пройти к параше было можно, только наступая на спящих — на их плечи, животы, ноги…

Утром пришли черные от грязи «парашютисты» и вынесли котел, а когда вернули его обратно, вонь в камере только усилилась. Днем принесли воду в алюминиевых бидонах, из-за нее дрались — все хотели пить, а кружек не хватало.

На оправку, то есть в туалет, водили покамерно, дольше минуты засиживаться не позволяли — пинком поднимали с толчка. Благодаря оправке мы узнали, что тюрьма битком набита военнослужащими. В камере дрались из-за места на нарах, кто-то истошно орал революционные песни — его тоже били. Как мне пояснили, это был какой-то псих, надеявшийся, что такого, как он, патриота метелить не станут…

На третий день моего сидения в этой камере меня вызвали по фамилии. Те, с кем успел сдружиться, напутствовали: «Главное — яйца береги. „Молотобойцы“ как раз по ним норовят… Прижми колени к подбородку и терпи».

Моим следователем оказался рыжий гномик с редкой пушистой шевелюрой, белыми бровями и ресницами. «Молотобойцев», о которых говорили в камере, не было. Следователь сидел и писал за маленьким столиком, а перед ним стояла привинченная к полу табуретка, на которую и приказали сесть. Затем мои руки завели за спину и накрепко привязали к перекладине. Помощники ушли. Следствие началось. Вскоре я ощутил боль в спине, шее. Через час она стала нестерпимой.

Наверное, я все-таки шевелился, потому что следователь сказал:

— Не перестанешь ерзать, привяжу костыли к ножкам.

Я замер. Следователь писал. «Молотобойцы» пришли в полном составе — старшина и два рослых сержанта. Старшина был мордаст и веснушчат, когда он по-хозяйски, как лошадь на базаре, взял меня за подбородок и повернул лицом к свету, я понял, что сейчас начнется самое страшное.

— Этот, что ли? — спросил он.

— Этот, — ответил следователь.

— Так начинать?

— Начинайте, — все так же, по-деловому, ответил капитан. Но старшина почему-то медлил. Он взял мою шею и сдавил двумя пальцами.

— Хлипок, вроде. Он из каких? Из шпиенов али из диверсантов?

— Из интеллигентов — ответили ему, и в комнате наступила тишина. Помощники старшины — те самые «молотобойцы» — мирно курили. Один, потушив окурок о каблук, сказал:

— Кормили его плохо.

— В армии всех кормят одинаково, — откликнулся капитан.

— Ну, не скажите, — возразил старшина, — из котла только первогодки лопают, а кто послужил, соображают. Мне в роте бойцы кажин день чего-нито приносили — то куренка пымают, то гуся, а то и поросенка в мешке притащат.

— Поросенка токо раз добыли, — уточнил самый младший, по прозвищу Пыхтяй, — да и то у своего, у Кистенева, в сарайчике. Он тогда токо-токо демобилизовался и к Шмарехе пристроился — хотел хозяйство заводить, а тут мы.

— Помню, — сказал нехотя старшина, — он тогда в часть приходил. Жаловался. Забыл, видно, как в Польше мародерил?

— Так то в Польше, — возразил Пыхтяй, — а тут Белоруссия! Того гляди, засудят…

— Не будешь дураком — не засудят, — наставительно заметил старшина, но тут следователь оторвался от бумаг, потянулся, пощелкал суставами пальцев и впервые взглянул на меня.

— Ну что, бандитская морда, будешь признаваться, или нам из тебя клещами признания выдирать?

— Так он из банды? — оживился старшина. — Бендеровец али бульбовец?

— Да нет, это я так… — нехотя признался капитан. — Этому кости ломать не надо, сам все расскажет. Так что ли, сопляк? Признаешься во всем?

— В чем? — спросил я, чувствуя, как пол уходит у меня из-под ног.

— А в чем прикажут! — хохотнул старшина и стал закуривать. И тут я понял: они, все четверо, еще не готовы… еще не озверели, чтобы начать мордовать ни в чем неповинного человека! Они только что сытно пообедали и даже выпили — от старшины несло самогоном, да и лица его помощников были странно румяны. Только следователь, занятый своей работой, не успел поесть. Зато он непрерывно курил и время от времени доставал из стола бутылку водки. Налив в стакан, выпивал и закуривал. Постепенно бутылка пустела, а капитан уже еле сидел на стуле. В какой-то момент, разглядев меня сквозь облака табачного дыма, заорал: