Андрей Колганов - Йот Эр. Том 1

Эвакуированные из блокадного Ленинграда испытывали трудности другого рода – скорее моральные. Казалось бы, по сравнению с ничтожной блокадной пайкой и лютой ленинградской зимой здесь, в Ташкенте, они попали в довольно сносные условия. Но от блокадников нередко приходилось слышать, что в Ленинграде было, конечно, голоднее, но легче.

– Там мы все голодали одинаково, – говорили они. – А здесь живущим впроголодь с ума можно сойти от обилия жратвы вокруг, которая подавляющему большинству недоступна, только зря слюной исходишь. Да, как и везде, были у нас там всякие сволочи и мародеры, но они от людского глаза прятались. Тут же они совсем не стесняются…

И в само деле, базар и уличные дуканы дразнили рассыпчатым пловом с бараниной, наваристым лагманом, шашлыками… Светились окна коммерческих ресторанов, оттуда лилась музыка, и подгулявшие компании веселились вовсю. Спекулянты, вороватые чиновники, заведующие распределением каких-либо благ, просто воры, крутящиеся вокруг них проститутки – они чувствовали себя в военном лихолетье, словно рыба в воде. Время от времени кто-нибудь из них исчезал: кто получал нож под ребро, а от кого-то оставалась лишь запись в соответствующих документах – «приговор приведен в исполнение…» Но прочих это не останавливало – они спешили воспользоваться преимуществами своего положения, пусть и недолговечными.

По-разному встречало эвакуированных местное население. Кто-то откровенно ворчал:

– Наших всех на фронт забрали, а эти понаехали сюда, в тылу отсиживаться.

Для кого-то несчастные, заброшенные войной в Ташкент, представлялись лишь толпой попрошаек, с которых не следует спускать глаз, дабы они не стащили что-нибудь. И на случай, если что пойдет не так, бдительно поглаживали навершия пчаков, покоящихся в глубоких кожаных ножнах на поясе.

А кто-то гостеприимно распахивал ворота своих домов, добровольно теснился, чтобы разместить беженцев, помогал, чем мог, делился своей скудной пайкой, терпеливо учил, как освоиться в непривычном ташкентском быту. Многие брали в семьи сирот, которых наплодила война, и особенно многих взяли узбеки. Работавшие в артели имени Тельмана кузнецами Шаахмед Шамахмудов и его жена Бахри Акрамова усыновили пятнадцать детей разных национальностей. И это был не единичный случай. Тысячи семей в одном только Ташкенте обзавелись новыми детьми, а эти дети – новыми родителями.

Военное лихолетье проверяло людей и на прочность, и на чистоту души. Далеко не все выдерживали это испытание. Некоторые эвакуированные, особенно среди интеллигентов, не нашедших себе дела, спивались, расходуя последние остатки скудных сбережений и обменивая еще имевшиеся у них вещи на перцовку, которая поначалу была в Ташкенте довольно доступной. Эвакуированные в Ташкент почти три сотни писателей столкнулись с теми же проблемами, что и остальные. Прибывающих временно селили в гостиницах (кому повезло), в общежитиях и в неприспособленных для проживания зданиях учреждений, для размещения эвакуированных заставляли потесниться местных жителей. Начались свары, захват квартир побольше и получше, уплотнения. Затем, как обычно, писатели стали ревниво и неприязненно присматриваться друг к другу: как живут, во что одеты, где получают паек…

Эвакуированный в октябре 1941 года в Ташкент писатель Корней Чуковский не принадлежал ни к тем, кто спивался с тоски, ни к тем, кто находил себя в мелочных сварах из-за пайков, столовых и квартир. Он нашел себя в активной общественной работе – постоянно носился то в местный Наркомпрос, то в Комиссию помощи эвакуированным детям, помогал устроить больных в санаторий, где хоть как-то можно было подкормиться, хлопотал о выделении какого-нибудь угла эвакуированным, принимал участие в судьбе сирот. У некоторых были живы родители, но они просто потерялись при бомбежках, хаотических пересадках и переездах. Именно Корнею Ивановичу первым пришла в голову идея записывать рассказы таких потерянных малышей, которые не в состоянии были назвать свое имя и фамилию, имена родителей, название города, где они жили, но вспоминали какие-то мелкие детали, по которым родители могли бы опознать своих: покосившееся крыльцо, деревья в саду, приметный дом напротив. Позднее на радио несколько лет шла передача, где читали такие истории, и это позволяло разлученным семьям воссоединиться.

Не оставлял Корней Чуковский и писательских дел – публиковал очерки в местных газетах, читал свои стихи, писал новые… Нередко он выступал перед детьми в школах, в Ташкентском Доме пионеров, занимавшем бывший особняк великого князя Николая Константиновича Романова, двоюродного брата императора Александра III. Там с Чуковским в мае 1942 года, когда он читал только что написанную антифашистскую сказку «Одолеем Бармалея», и познакомилась Нина. Ну, познакомилась – это слишком громко сказано. Чуковский общался с множеством ребятишек, едва ли не с каждым находил время поговорить, поинтересоваться мнением о прочитанных стихах, расспросить о житье-бытье. Вот и девчонку с пионерским галстуком с эмалевой пряжкой, с толстыми косами и пристальным взглядом глубоких черных глаз он спросил: