Николай Прокудин - За речкой шла война…

Ступили на рыхлый песок. Очень рыхлый.

– Кажется, контрольно-следовая полоса! – застыл Никита, вляпавшись двумя ногами.

– Мне одно непонятно: мы уже за границей или нет? – задал глупейший вопрос Хлюдов. – Или только на подходе? Что-то ни колючей проволоки, ни собак не наблюдается.

Эх! Не поминай всуе!.. Из пересохших камышей выскочили три огромные псины и с хриплым лаем бросились к ним.

– Всё, прощай, молодость! Поминай как звали… Никита, только не беги! Побежим – точно разорвут.

– Да куда тут побежишь! У меня и ноги-то не ходят…

Псины-волкодавы окружили, сели на задницу в двух шагах. Рычали, но не бросались. И то хорошо!.. Все-таки до чего ж для человека широкое понятие «хорошо»! Стоишь по щиколотку на подгибающихся ногах в зыбучем песке, избегая лишнего движения, вокруг тебя брызжущие слюной клыкастые образины – и… хорошо!

– Тохта (стой)! Эй, бача (эй, мужик)! Буру (иди)! – на ближайшем к ним бугре появилась фигура человека с винтовкой.

– Та-ак… Если это пограничник, то не наш, а перс. И мы возвертаемся из Ирана. Обратно на Родину, – процедил Хлюдов. – Абзац! Если мы в Иране, будет большой скандал. Опять сын – шпион, но теперь иранский. Батю из газового министерства выгонят! Турнут в шею из-за меня, непутевого сынка, нарушителя границы…

– Какое, к дьяволу, министерство! Нашёл, о чём сейчас думать. Не повесили б как шпионов! Эй, не стреляй! Мы заблудились! Мы – советские офицеры! – Никита поднял повыше руки. – Мы не вооружены! Не стреляй и убери собак!

– Чего ты разорался? – прошипел Хлюдов. – Он ведь всё одно, что марсианин. По-русски ни бельмеса. Его бы по-английски…

– Чего ему сказать? «Дую спик инглиш»?

– Нет, что-нибудь другое. Мол, не стреляй, заблудились, желаем виски, сигару, кофе. Вспоминай, что в школе учил!

Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь… В школе про виски, сигару, кофе как-то не…

– Эй, офисер! Ходи сюда, на мой сторона! Не бойся! Моя стрелять не будет!

Ура! Абориген знает русский!

Абориген свистнул псинам, и те послушно сняли осаду, быстро убежали прочь.

– Слава, тебе, яйца! – выдохнул с облегчением Хлюдов. – Не за границей, кажись. И яйцы целы, не отрезали. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто такой?

Они опасливо приблизились.

– Салам! – радостно произнес Никита.

– Салам алейкум! – изобразил счастье на лице Хлюдов.

Туркмен тоже, похоже, был в восторге:

– Салам, товарищи офисеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Почти год никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.

– О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! – обрадовался Хлюдов. – Ура! Мы спасены!

Обменялись рукопожатиями. А дальше? «Салам, товарищи офисеры!» Ну, здрасьте. Вот тебе и здрасьте! Пьяные, пропылённые, усталые и чёрт знает где находятся – товарищи офисеры. Как объяснить этому пастуху, почему сюда забрели? И действительно, далеко ли граница?! Что бы такое ему, чабану, сморозить для завязки разговора?

Но он товарищей офисеров опередил:

– Я сам год назад был солдат. Стройбат. Служил в городе Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!

– О, земляк! – заорал Хлюдов. – Я ж оттуда родом!

Никита удивился. Земляк?

– Я ж с Волги, только с верхней части!

Ну, в принципе, да, Москва-река – приток Волги.

– Меня Владимиром зовут. А этот – Никита.

– Осинь рад! Осинь! А я Абдулло! Я хотеть остаться в России, жениться, там калым не нужен. Но отец вызвал домой. Я не поехаль, а он со старшим братом прибыль и увёз. Вот загналь сюда овца пасти. Людей не вижу, газэт нэ читаю, телевизор нэт! Рюсский язык забываю. Я так вам рад! Пойдемте, шурпой накормлю!

О, шурпой! А шашлык?

Подошли к чахлому частоколу из тонких жердин. Туркмен махнул палкой на свирепого вида собак, отогнал прочь. Невдалеке – кошара и загон для овец. Рядом – низенький глинобитный домик, пастушья избушка. Ни одного даже чахлого деревца, только полынь, колючки и камыши. Убогое, но всё же жилье…

– Так ты что, тут один живешь? – спросил Хлюдов Володя, оглядывая стены саманного закутка.

– Почему один? Собаки, овцы…

– Э-э, с овцой, что ли, спишь? А где ханум? – сострил Хлюдов.

– На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.

– А сколько надо-то? Сколько ягнят?

– Если некрасивая жена – двадцать пять баранов. Если красивая – пятьдесят. А красивая и работящая – сто.

– А если умная? – ухмыльнулся Ромашкин.