Николай Прокудин - За речкой шла война…

– Ты пошлая и наглая морда! – резюмировал Никита и неожиданно для себя буркнул: – Сам спрашивай…

– И спрошу! – И ведь пошел, поганец, спрашивать! Благо новая пластинка поставлена…

Ромашкинская «родственница», то бишь Иркина свекровь, из своего угла за столом наблюдала с явным неудовольствием за Хлюдовым и поведением снохи. С неудовольствием – мягко сказано, очень мягко.

Нет уж! Никита встал и объявил:

– Спасибо за гостеприимство, но нам с Володей пора. Поезд скоро. Наверное, автобусы уже не ходят. До вокзала добираться долго.

Ромашкинская «родственница», то бишь Иркина свекровь, воспрянула, радостно предложила выпить на счастливую дорожку, на прощание:

– Ребятки, заезжайте, заходите в гости! Никитушка, не забывай нас! – Но в прихожей прошептала на ухо: – Чтоб ноги этого капитана больше не было в моём доме. Я этой вертихвостке шею намылю, а ты приятелей к нам боле не води!

Ирина тоже сняла плащ с вешалки и громко сказала, адресуя свекрови:

– Думаю, мы на последний троллейбус успеем. Поеду домой. Славик, возможно, вернётся утром из полета.

Женщины скрестили взгляды, сверкнули ими, словно клинками, укололи друг друга и разошлись. Ирина выскользнула на улицу мимо Никиты, слегка коснувшись его бедром и больно ущипнув за ягодицу.

Хлюдов громко произнес:

– Премного благодарю! Честь имею! Приятно было познакомиться с уважаемым семейством! До встречи! – картинно приложил три пальца к козырьку фуражки и щёлкнул каблуками.

Эхо последней фразы ещё стояло в комнате, а Хлюдов уже спускался по лестнице с Ириной.

– Никитушка! Увези его в свой гарнизон, от греха подальше! Прошу тебя! – запричитала Иркина свекровь. – А то хуже будет! Всем! И тебе, Никитушка, и тебе!

– Бу сделано, обещаю! Извините! – Он ритуально чмокнул «родственницу» в щеку и побежал догонять новоявленную парочку.

Моросил мелкий тёплый дождь. Декабрь называется! Обдуваемая ветерком, голова мгновенно посветлела, мысли построились.

– Вовка! Хлюдов! Через пять минут – последний троллейбус! Побежим – успеем!

– Последний троллейбус по улице мчит, верша по бульварам круженье… – блажно запел кобеляка Хлюдов.

Ирина сморщила нос:

– Ребятишки! А может, пойдемте ко мне в гости? Посидим, кофе попьём, шампанского, музыку послушаем. У меня «АББА» есть. Люблю шведов! Потанцуем… И так далее…

– Нет! Надо ехать! – твердо отказался Никита.

– Ну ты дурила! Ирочка, постой минутку, я сейчас с ним чуток потолкую.

– Чудак человек! – яростно зашептал кобеляка Хлюдов. – Ему о шведах толкуют, на троих, а он упирается! Никитушка! Со мной – она давно согласна, но верхним чутьем чую, даст и тебе! Обоих в гости приглашает! Застоялась! Муж – летчик, летает в одну сторону, она летает в другую сторону, а вместе не совпадают. Всё! Поехали к Ирке домой!

– Нет!

– Дурила! Лови момент! Лично я уже созрел.

– Дозреешь и перезреешь в поезде. Я сказал нет! Никуда не пойдешь. Вали домой, к жене! Вовка, сейчас дело дойдет до драки, учти! Ну что за любовь втроём?

– Эх ты, дикарь! Сибирская глухомань! Втроём самое то! Ещё лучше вчетвером, пара на пару, со сменой. Но ничего, будешь на подхвате, на разогреве. Я тебе даже пальму первенства уступлю.

– Домой! В Педжен!.. Ирочка! Извини, Ирочка, но мы все ж таки уезжаем. Дела! Служба!

– Дурила! – повторила она хлюдовское. – Упускаешь шанс… Ну и ладно, не больно вы мне нужны. Без вас обойдусь. По-о-одумаешь! Отправляйтесь в свою глухую дыру.

И пошла, пошла – к своему дому. Монументальные бёдра. Стройные ноги. Коротенькая, никакая, юбчонка.

Никита вытер испарину со лба. Вот чёрт! Или он действительно дурила? Зря отказался?

Успели-таки на троллейбус. Доехали на нём до привокзальной площади. Всю дорогу Хлюдов говоряще молчал. Скрипел челюстями.

Платформа и прилегающие к ней окрестности н-не располагали… На парапете – стайка цыганок с кучей цыганят, чумазых, оборванных, галдящих. Чуть дальше несколько «бичей» выясняли отношения, хватая друг друга за грудки. Пьяные, с опухшими лицами неопределенного возраста женщины целовались и обнимались с такими же пьяными и потрепанными мужичками.

Хлюдов свысока оглядел обитателей вокзала и глубокомысленно изрёк, вроде ни к кому не обращаясь (но, по сути, к Никите, в знак примирения):

– В нашей великой и могучей стране есть несколько отстойников, куда жестокое житейское море прибивает потерпевших кораблекрушение. Первый отстойник на востоке – это Чита. Второй на севере – Воркута. Третий на западе – Брест. Четвертый на юге – Ашхабад. Если попадешь в пену этого «прибоя», обратно уже не выкарабкаешься, как ни старайся. Опустишься на самое дно, утонешь. Так что, Никитушка, те, кого мы сейчас наблюдаем, – они и есть мутные брызги и хлопья пены.