Петр Игнатов - Голубые солдаты

Ближе к краю дороги шагал белобрысый рослый детина лет тридцати. На его взмокший лоб из-под пилотки падали светлые кудри. Сросшиеся на переносице широкие брови, тяжёлый отвисший подбородок и близко посаженные друг к другу глаза придавали его лицу какое-то хищное, выражение. Правая рука его лежала на автомате, левая упиралась в бок. Дымя сигаретой, он с ухмылкой слушал своего дружка, как-то сонно поглядывал по сторонам. Второй солдат — невысокий, тощий, вертлявый — тараторил без умолку, гримасничал и усиленно жестикулировал сухими жилистыми руками. Черноволосый, смуглолицый, с тонкими черными усиками под длинным носом и быстрыми глазами, он чем-то напоминал хорька, выскочившего из норы порезвиться.

Мы лежали, плотно прижавшись к земле, не шевелясь, затаив дыхание и не спуская с них глаз. Наши автоматы были на взводе, под рукой у каждого по паре гранат.

Искоса поглядывая на друзей, я видел, какое напряжение испытывали они. Побледневший Колесов нервно покусывал губы, и на его скулах медленно шевелились желваки. Бодюков, уткнувшись подбородком в землю, узко сощурил глаза, дышал тяжело, прерывисто. Его взгляд то переносился к развилке дорог, то возвращался к немцам, приближавшимся к нам. Рязанов жевал стебелек травы и судорожно, рывками стискивал гранату, лежавшую у щеки.

Белобрысый остановился, посмотрел на лес, затем обернулся на восход, где искрилось поднимавшееся солнце, скользнул взглядом по верхушкам молоденьких берез, под которыми лежали мы, и сел на землю у придорожного куста, спиной к нам. Второй немец последовал его примеру.

— Шэн! — промолвил белобрысый, потянулся и хлопнул своего дружка по плечу: — Шпиль мир этвас! [7] — Хорошо… Сыграй мне что-нибудь!

Черноволосый извлек из нагрудного кармана губную гармошку, вытер ее ладонью и заиграл какой-то марш. Играл он мастерски, но каждый звук этого марша отзывался в моей душе каким-то леденящим эхом. «Кто знает, — подумал я, — не в последний ли раз пиликает этот солдат на своей гармошке и не последний ли раз приходится мне слушать музыку…». Разумеется, он, немец, был куда в более выгодном положении, чем мы. Он не знал, что сейчас смерть подкарауливает его сзади, а мы вот уже несколько минут смотрели смерти в глаза.

Задорно звучала мелодий марша.

А мы лежали, точно прикованные к земле, зарывшись в траву, и были вынуждены слушать болтовню и игру заклятых, ненавистных врагов. Каждая секунда казалась вечностью. Хотелось открыть огонь, ринуться очертя голову на врага, чтобы избавиться наконец от этой пытки…

С момента появления гитлеровцев у развилки дорог прошло уже полчаса. Каких чудовищных полчаса! Марши сменялись вальсами, вальсы — польками. Шофер возился с мотором. Солдаты ржали, резались в карты, слонялись вокруг грузовика, но, к нашему счастью, никто из них не составил компанию любителям музыки, сидевшим против нас.

Наконец снова заработал мотор. Клянусь, его тарахтение показалось мне лучшей мелодией из всех, слышанных мною до этого в жизни.

Солдаты засуетились.

— Генуг! Цайт цу фарэн! [8] — Хватит! Пора отправляться! — гаркнул белобрысый, проворно вскочил на ноги и побежал к машине. Музыкант рванулся вслед за ним.

Бодюков крепко стиснул мою руку, лица Колесова и Рязанова просияли.

Гитлеровцы торопливо взбирались в кузов. Шофер опустил капот, вытер тряпкой руки и забрался в кабину.

— Как бы мотор опять не заглох! — промолвил с опаской Рязанов.

— Может, и впрямь отползти на всякий случай? — предложил Бодюков.

— Тише вы, черти! — зашипел на них Колесов.

Нет, на этот раз мотор не подвел ни немцев, ни нас. Грузовик развернулся, выехал на середину дороги и покатил к хутору. Мы наблюдали за ним до тех пор, пока он не скрылся за избами.

Прежде чем перебраться в лес, я все-таки решил произвести предварительную разведку. Минут двадцать Рязанов и Бодюков осматривали чащу вдоль просеки, но ничего подозрительного не заметили.

Бессонная, тревожная ночь и опасность, которую нам довелось пережить у развилки дорог, изрядно вымотали наши силы. Забравшись поглубже в лесные чащобы, мы наспех позавтракали и завалились спать.

Первым дежурил я. Веки слипались. Голова то и дело клонилась книзу, и, чтобы не заснуть, я курил одну папиросу за другой. Через два часа меня сменил Рязанов.

— Смотри, Вася, в оба, — сонно пробормотал я, подсунул под голову вещевой мешок и блаженно вытянулся на перепревших листьях…