Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник)

Отца Николая знали в окрестных деревнях, уважали за то, что стоял в Вере непоколебимо.

Как-то, перед самой войной, священник зашёл в лавку купить что-нибудь по хозяйству. Встал в очередь за хлебом. Открылась дверь, прямо к нему подбежал незнакомый мужик.

— Просили передать, — выпалил он, — вас приглашают в милицию. В сельсовет просят идти.

Просят — так просят!

Отец Николай, выйдя из очереди, пошёл в сельсовет. Зашёл, смотрит, сидит начальник в форме, ждёт. На столе перед ним лежит пистолет.

— Знаешь, кто я такой? — грозно спросил он священника.

— Уберите вашу пушку, — вместо ответа попросил священник и показал глазами на пистолет.

— Ну, кто я? — наседал гость.

— Знаю, — бросил служитель, — из НКВД, наверное, по мою душу приехали.

— Правильно! — подтвердил начальник. — Для тебя пуля давно отлита!

— Не достанете меня, — спокойно возразил отец Николай. — Надо мной власть Христа, у вас не получится.

Начальник побагровел, взял со стола пистолет и положил в кобуру.

Священник отказался добровольно закрыть храм, хотя для того и приехал незваный гость. Через какое-то время вышло послабление церковным служителям, отца Николая оставили в покое.

— Как здоровье матушки твоей, Софии Алексеевны? — обратился священник к Клаве, когда последняя старушка приложилась к большому серебряному кресту.

— Спасибо, батюшка, слава Богу, всё у неё ладно, — сказала Клава.

— Ну, и добро!

Отец Николай передал своё благословение старшей Осокиной, благословил и Клаву, подал ей большую просфору.

Из храма Клава вышла счастливая и одухотворённая.

Идя назад домой, Клава миновала сосновый лес вперемежку с березняком, обширное поле, и вскоре уже вышла на овины у родной деревни. Как на рассвете она дивилась причудливому инею, так теперь поразилась тому, что его нет и в помине. Краса и очарование морозного утра куда-то исчезли, природа впала в предзимнее унынье. Потемневшие деревья понурились по обочинам просёлка, серая дымка перетекала по ржаному жнивью, нагоняла тревогу и тоску.

И вдруг девушке почудилось, что и голые ветки тополей, и холмы в сизоватой дали, и сам разбитый просёлок, и даже Чурово, навсегда своё, как бы завидовали её радости, заоблачному настроению, недоумевали, враждовали из-за того, что она воспарила куда-то, будто летела на крыльях. Из чувства жалости ей хотелось поделиться теплотой, пусть и деревце, и луговина разделят её праздник.

Клава ещё не знала, что благодать, которую посылал в дар Господь, эту самую благодать окружающий мир, ближние и дальние люди, часто желали отнять у души блаженной, а если не могли отнять, то хотели хотя бы убавить, ослабить, пригасить.

Всё же она не отпускала из души на волю своё светлое настроение, и шла, напевая весёлую песенку.

Между тем, и это видел каждый, война поставила чёрную мету и на Чурово. В деревне уже не было милой оживлённости по выходным, как случалось прежде. Не хлопотали возле банек мужики, не играла вечером гармошка, хмельные парни не пели меткие частушки. В избе-читальне, где вечерами гуляла молодёжь, теперь мычали свежие телятки — родильное отделение на ферме не успели подготовить к зиме, поэтому новорожденных разместили в культурном учреждении.

Единственная радиоточка у бригадира Афанасьева, из которой деревенские люди узнавали про новости на фронте и в самой Москве, по какой-то причине сломалась и замолчала. Районная газета приходила в деревню раз в неделю, да и то с опозданием. А самое главное, что угнетало, — уже не встречались на улице знакомые лица, большинство мужчин и парней ушли на фронт.

В каждой избе бытиё как бы замерло, затаилось до какого-то срока. И эта затаённая жизнь превратилась в одно нескончаемое ожидание.

Все чего-то ожидали!

Ожидали, когда и какие вести придут с далёкого фронта.

Ожидали мрачных сообщений о том, какие города мы оставили.

Ожидали с радостью новостей о том, какие населённые пункты мы отбили у врага, какие потери понес враг.

Ожидали, когда по деревне пойдёт увечный почтальон Павлуша. Его не взяли на войну потому, что правая рука у него от рождения была сухой, и он ею не работал.

Ожидали, что принесёт Павлуша в своей потрёпанной серой сумке.

Ожидали, когда вернутся в Чурово из госпиталей раненые солдаты, которых из-за ранений уже не брали на фронт.

Ожидали, что пропавшие без вести бойцы всё-таки остались в живых и обязательно прибудут в Чурово, да, верили, что прибудут вопреки письменным подтверждениям, поступившим из воинских частей.