Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

ограниченное!», «Россия — архивитальное образование!», «Русский народ — это Гомер с глазами и мечом Геракла!» Ну как не задуматься, а стоим ли мы того, что было отдано за нас?

— Папа, что ты говоришь? — Юрий едва не кричал.

— Да–да, вот такими, — с печальным благоговением сказал доктор, — именно

такими глазами я смотрел на него.

Я крепко спал, накрывшись хозяйским тулупом, когда прибежал Вячка Билетов. Я не слышал, как он дубасил ногами в ворота, переполошил соседских собак, поднял хозяина. Вячка сбросил с меня тулуп.

— Лёнька, выступаем!

Я сел на топчане, из открытой двери обдало морозом; у меня сразу застучали зубы. Вячка схватил за плечо пятернёй в ледяной перчатке:

— Ноги в руки и топ–топ! А я побежал других собирать… — он выскочил; дверь, обросшая по краю льдом, закрылась неплотно.

Была ночь на 12 января 1919. Наш 5‑й Сызранский полк стоял в Оренбурге, на который наступали красные: с северо–запада и с юга, от Актюбинска. Меньше суток назад наш полк отвели с северо–западного участка, мы встали на квартиры, и вот — тревога.

Обуваюсь. Хозяин, малорослый бородатый возчик, дымит самокруткой, поглядывает на мои американские ботинки с голенищами. Натягиваю их на толстые шерстяные носки. Ботинки достались по счастью. Когда летом восемнадцатого я, кузнецкий гимназист, вступал в Сызрани в Народную Армию Комуча, мне подфартило. В интендантстве оказался приказчик галантерейного магазина из Кузнецка Василий Уваровский. Он и постарался, чтобы американские ботинки были у всех кузнечан.

Ребят, с которыми я пришёл в Сызрань, было больше тридцати. К нынешней ночи нас осталось двадцать четыре. Почти все мы — из одной гимназии.

— Х-хе, сударь солдатик, без ног будете, — замечает хозяин, посиживая подле меня на табуретке, тянется рукой к моему ботинку, — одна кожа, без подкладки?

— С подкладкой, — возражаю я, — да и носки!

Он качает головой. Не знаете, мол, наших оренбургских морозов. То, что до сих пор было, — это ещё не морозы. Нынче — уже да! Как пошлют вас в степь, на ветер… Убеждает сменять ботинки на валенки: у него есть запасная пара.

Я вспоминаю, как последние недели в степи коченели ноги, но отдать мои тёмно–жёлтые, с рыжинкой, мои высокие ботинки свиной кожи — надрывается сердце.

— Чтоб душа у вас кровью не залилась, можем эдак, — предлагает хозяин. — Коли воротитесь и скажете — валенки, мол, вам были без надобности, я возверну вам ботиночки.

Соглашаюсь. Хозяин одобрительно бормочет:

— Умно! Ещё как умно. — Даёт мне мятые листы обёрточной бумаги: из такой в лавках сворачивают кульки для пряников, сахара. — Поверх нательной

рубашечки, сударь, завернитесь. А после — пухом… — суёт пуховый

оренбургский платок. — У нас так–то говорят: на басурмана — отвага, на мороз — пух да бумага.

Прибегаю к школе прапорщиков, где наш штаб полка. Во дворе курят человек десять добровольцев, поёживаются на морозе. Другие несутся мимо них в здание. Звонко скрипит утоптанный промёрзший снег. Я тоже спешу в школу, в столовую. Увы, варевом тут не пахнет.

— Лёня, ботинки стырили? — встревоженно восклицает Юра Зверянский, глядит на мои валенки. Машу на него рукой, объясняю, в чём дело.

— Посмотрим… — мрачно говорит он насчёт предложения моего квартирного хозяина. — Если не захочет возвращать, я приду!

Юра на год старше меня: ему семнадцать. Сын врача. Давно прославлен в гимназии страстью к самодельным адским машинам. Одна из них взорвалась у него в руках: лицо осталось обезображенным. Вместо левой брови — шрам; шрамы на щеках, на подбородке. Когда Юра сердится, лицо кажется злодейским — за это его прозвали Джеком Потрошителем. Прозвище Юре нравится. А вообще он очень гордый, обидчивый.

К нам подходит Петя Осокин, он учился в одном классе с Юрой. Сын небогатого помещика. У Пети большие, прямо–таки коровьи глаза, а в профиль похож на грача. Он — пылкий любитель литературы, причём, увлекается Гоголем, Толстым и всей русской классикой. Это странно. Многие из нас любят читать, но мы жадно читаем Эжена Сю, Хаггарда, Буссенара. Стрельба, приключения — что в книгах может быть интереснее этого? Для Осокина же страшно интересна какая–нибудь фраза из Гоголя. Когда, например, Чичиков торгуется с Собакевичем и Собакевич сообщает, что сейчас скажет Чичикову одно приятное слово. И говорит: «Хотите угол?»

— Хо–хо–хо! — Осокина душит смех. Петя вновь и вновь пересказывает сцену: — Представляете, Собакевич дерёт за мёртвую душу «угол» — двадцать пять рублей! И это для Чичикова — приятное слово, ха–ха–ха!