Владимир Некрасов - На крыльях победы

На лице брата промелькнула гримаса. Видно, вопрос был ему неприятен, и я торопливо сказал:

— Об этом потом. Мы, Саша, приехали за тобой, «батя» послал нас. Лишь бы у тебя все было в порядке и ты бы выдержал дорогу.

— Все в порядке! Выдержу! — засуетился Саша.

Он был счастлив, что может вернуться в свою часть, и встал с койки. Валя осторожно помогла Саше спрятать руку под гимнастерку, я натянул ему сапоги. Простившись с товарищами по палате, пожелавшими ему счастливо летать в будущем, Саша вышел с нами.

Сестра, увидев нас в коридоре с Сашей, страшно возмутилась:

— Куда вы ночью уводите больного?

Она и слушать не хотела никаких объяснений. Но тут явился врач, и мы, получив разрешение, покинули госпиталь.

На улице было прохладно. Луна заливала мягким светом глухой, молчаливый лес. Саша глубоко вдохнул свежий воздух и взволнованно проговорил, смотря в ночное небо:

— Как хорошо...

Поддерживая его под руку, мы помогли Саше подняться в машину и с большим трудом уговорили лечь на подвешенные носилки. Это смягчало толчки на неровностях дороги. Шофер вел машину очень осторожно.

— Ну, а вот теперь расскажи все, что с тобой произошло. Как это тебя сбили, что никто не заметил? — спросил я.

Врач, которая все время молчала, нерешительно сказала:

— Может быть, об этом потом?

Саша вздохнул:

— Чего уж скрывать! — Он немного помолчал, потом быстро заговорил: — Когда мы увидели бой, увидели, как наши прижали «лапотников», я разинул рот. Ну, тут пара «фоккеров» и дала мне жару. Я едва успел резким скольжением выйти из-под их огня, крикнул по радио Ремизову, но моя радиостанция, как и часть приборов, оказалась разбитой. Я был метров на шестьсот ниже Алексея. Из перебитой трубки манометра начал хлестать бензин. Меня буквально заливало горючим, даже в сапоги налилось. Мотор стал давать резкие перебои, самолет шел на снижение. Ремизова я потерял из виду. Положение мое становилось все отчаяннее, и я решил выброситься на парашюте. Чувствовал, что вот-вот потеряю сознание от паров бензина. Едва отстегнул ремни, как увидел село, что расположено недалеко от нашего аэродрома. До него оставалось километров пятнадцать, и я решил дотянуть. Однако отравление парами бензина было таким сильным, что уже начало мутиться сознание. А прыгать было нельзя из-за маленькой высоты — до земли оставалось всего двести метров. Ну я и пошел на посадку. Последнее, что помню, так это что я взялся за подкос [4] Подкос — место крепления прицела. прицела, надеясь, если скапотирую, избежать удара лицом о прицел. И все...

Саша замолчал. Мы тоже молчали, ожидая продолжения рассказа. Машина осторожно двигалась по разбитой дороге. Передохнув, Саша продолжал:

— В сознание я пришел в госпитале, на операционном столе. Рука была в гипсе. Голова словно разваливалась от страшной боли. Только в палате я узнал, как произвел посадку. Потом скоро уснул и открыл глаза лишь через сутки. В окно светило яркое солнце, я повернулся к нему, и резкая боль в руке напомнила мне обо всем. Так началась моя госпитальная жизнь. Позднее, в этот же день, врач рассказал, что я обязан своей жизнью сельским мальчикам. Ребята видели, как самолет очень низко пролетел над землей, потом задел правым крылом и встал на нос, весь окутанный пылью. Когда дети подбежала ближе, машина уже лежала на спине, одно колесо шасси быстро крутилось, другого не было. В самолете они тоже никого не обнаружили. Ребята обошли машину и увидели распластавшегося на земле летчика. Испугавшись, что он мертв, мальчуганы убежали в село, где стояла воинская часть. Оттуда пришла санитарная машина и увезла меня в госпиталь... Несколько раз спрашивал врача о руке. Он уверял, что кость правильно срастется и я снова смогу летать. — И тут же Саша спросил: — А мой самолет вывезли?

— Вот вернешься и расскажешь, где его искать, — сказал я.

— Так вы ничего обо мне все эти дни не знали? — удивился Саша.

Мы только пожали плечами.

Валя не выпускала из своих рук руку Саши. Она была счастлива, что он жив, что они рядом. Я рассказал Саше о новостях в полку. Он слушал и расспрашивал с такой жадностью, с такими подробностями, словно не был у нас несколько лет. Случай с Костецким произвел на него тяжелое впечатление.

— В нехорошее время я возвращаюсь. И каким? Калекой. Сейчас бы только летать.

— Будешь летать! — успокаивал я его.

— Ты думаешь? — быстро спросил он и тут же разочарованно добавил: — откуда тебе знать, Вовка? Ты же не врач.