Галина Василевская: Прощай, Грушовка!

Утром опять началась тревога. Мы бросились в сарайчик. Мама затащила туда Витю, сама стала у двери. Над городом появились самолеты.

Витя, отодвинув доску, глядел на небо.

— Семнадцать, — сосчитал он и прислушался. — Бомбят завод Мясникова.

Это уже совсем близко, у самой товарной станции, там на заводе ремонтируют паровозы. А мне показалось, что бомбят наш дом. Я даже слышала, как воют бомбы, сброшенные сверху, и поневоле втягивала голову в плечи.

В двенадцать налет повторился. Шесть самолетов бомбили электростанцию.

Через два часа небо стало черным от самолетов. Рев стоял страшный. Я забилась в самый дальний угол сарайчика.

— … Двадцать четыре, двадцать семь, тридцать, тридцать один, — считал Витя.

Стреляли зенитки, рвались бомбы, гудели самолеты. Было страшно. Мне показалось, что земля сейчас расколется, не выдержит такого натиска.

— Один подбили, подбили самолет! — закричал Витя и распахнул дверь, чтобы все видели.

Самолет летел вниз, за ним тащился широкий черный хвост дыма. Послышался взрыв, и сноп огня взлетел высоко в небо.

Витя выскочил из сарайчика, но мама за руку втащила его обратно.

— Парашютисты над озером! — успел заметить он.

Спустя полчаса новая волна самолетов сбрасывала зажигательные бомбы.

Город пылал, окутался черным дымом, и слышно было, как трещит, бушует пламя и вокруг все рушится.

В этот день было еще два налета.

Четвертый день войны. Над городом летали только самолеты-разведчики. Город догорал. С узлом в руке к нам зашла попрощаться тетя Шура.

— Пойду до родных могил. Не поминайте лихом.

Они обнялись с мамой и расплакались.

Я вышла проводить тетю Шуру.

Молча мы прошли с ней по нашей улице. Тетя Шура поцеловала меня и пошла дальше, сгорбленная, старенькая. А я тихонько побрела домой.

Под ногами валялись обгоревшие обрывки газет, каких-то бумаг, принесенные ветром из города. Говорят, всегда во время пожара поднимается ветер. Можно себе представить, каким сильным был ветер, если бумагу из города принесло к Грушовке.

На углу Грушовской улицы я увидела Витьку и Славку, а рядом с ними военного командира. Они стояли и о чем-то оживленно говорили. «Ну и хитрецы! Просятся, чтоб их взяли в армию, — тут же догадалась я. — А мне ни слова. Эх, Витька, тоже мне брат. Вот сейчас подойду и попрошусь, чтоб и меня взяли». И я решительно направилась к ним. А они вдруг почему-то пошли на улицу Папанина. Потом Славка остановился, махнул рукой и, насвистывая, обратно повернул к Грушовской улице.

Ничего не понимая, я иду за Витей вслед, стараясь, чтобы меня не заметили. Витя остановился, что-то говорит командиру и руками размахивает. Лицо такое оживлённое. Потом опять они пошли дальше. У водокачки командир стал пожимать Вите руку, похлопал его по плечу. В это время подъехала военная машина, командир и Витя сели в нее. Машина развернулась и проскочила мимо. В этот миг я успела заметить Славкину стриженую голову.

Как же так? Ведь Славка ушел от них. Как он очутился в машине? Куда они поехали? Увижу ли я еще Витьку? Я тут же простила ему все свои обиды. Бегу домой вся в слезах и не знаю, что скажу маме.

Мама прижимает меня к себе, гладит.

— Ничего, доченька, ничего, все будет хорошо. Чего ты плачешь?

Я ложусь на кровать, делаю вид, будто очень хочу спать. Я боюсь сказать маме, что брат уехал на машине с военными. Лежу с закрытыми глазами, а сама думаю: «Где он теперь, что с ним? Может, правда в армии? Нужно все-таки маме сказать». Неожиданно приходит мысль: если он решил проситься в армию, то должен оставить записку для мамы. Вскакиваю, листаю его книжки, тетради.

Это замечает мама. Она шьет из обрезков коврик бабушке под ноги.

— Ты что ищешь, доченька?

— Да так, стихотворение одно. — Я держу в руках стихотворения А.С. Пушкина.

И вдруг книга от неожиданности падает у меня из рук. Я вижу своего брата Витю.

— Мама, есть! Умираю с голоду, — говорит он, как обычно, будто ничего не случилось.

Я пристально вглядываюсь в него — спокойный, ест суп и слушает радио. Диктор говорит: «Граждане! Никакой паники. Оставайтесь на своих местах. Враг будет отбит». Это обращение повторяют несколько раз. Как только Витя поел, я попросила его выйти со мной на кухню. Он снисходительно улыбается, но выходит.

— В армию хотели убежать? — спрашиваю я и тут же рассказываю обо всем, что видела.

— Ты почему шпионишь за мной, негодница? Не забывай, я уже взрослый, старше тебя на три года, мне пятнадцать лет! А за то, что маме не сказала, молодец. За это я тебе доверю нашу тайну. Только никому ни слова.