Шапи Казиев - Крах тирана

Поначалу Фируза с опаской поглядывала на Ширали, хотя тот и называл ее уважительно – сестрой. Но, убедившись, что Ширали – верный друг Мусы-Гаджи, Фируза стала расспрашивать его о своем женихе.

Ширали рассказал, как тот сохранил ему жизнь, как он сам помог Мусе-Гаджи и его друзьям спасти джарцев из тюрьмы в Тебризе и о многом другом. Умолчал он лишь о судьбе своей несчастной семьи, зато чем дальше они уходили, тем сильнее Ширали хотелось вернуться. Он уверял Фирузу, что Муса-Гаджи спасся, что не такой он джигит, чтобы даться в руки свирепым сарбазам шаха.

– Тогда давай, подождем его, – просила Фируза, мучимая тревожными предчувствиями.

– О сестра моя, кто знает, какой дорогой он пошел? – отвечал Ширали. – Ему ведь все здесь знакомо, а мы идем почти наугад.

– Думаешь, он уже в Согратле? – с надеждой спрашивала Фируза.

– Конечно! – с деланной уверенностью отвечал Ширали.

Он чувствовал, что это не так, что ему следовало бы вернуться за другом, но бросить девушку в горах одну не мог.

Наконец, плутая по горным дорогам, они очутились около аула Харбук. Фируза вспомнила, что в этом даргинском ауле оружейников у ее отца было много кунаков. Так оно и оказалось. Узнав, что Фируза – дочь знаменитого Мухаммада-Гази, харбукцы приняли ее как родную.

Женщины приласкали беглянку, поплакали над ее несчастной судьбой и окружили теплом и заботой. Они переодели ее в горское платье, а гаремные наряды сожгли, проклиная жестокого Надир-шаха и весь его род до седьмого колена.

Мужчины удивлялись мужеству Фирузы и заверяли, что отныне она в полной безопасности. Многие из харбукцев дрались с воинством Надир-шаха, и еще много их надежных ружей и пистолетов было в руках других сыновей гор.

Ширали стал харбукцам кунаком, и те наперебой приглашали его в свои дома. Но на душе у него было неспокойно.

– Мне нужно ехать, – сказал он кадию аула после очередного застолья.

– Разве тебе у нас плохо? – удивился кадий. – Погости еще день-другой, а потом мы доставим вас в Согратль.

– Я должен вернуться в Дербент, – настаивал Ширали.

– В Дербент? – удивился кадий. – Чтобы шах отрубил тебе голову?

– Меня больше беспокоит голова моего друга, – признался Ширали.

И он рассказал харбукцам все, что случилось с ним и Мусой-Гаджи.

– Ты уверен, что Мусу-Гаджи схватили? – спрашивали харбукцы.

– Может, слон его спас?

– У него же такие крепкие бивни!

– Мы из таких рукоятки делаем для дорогих пистолетов.

– Молю Аллаха, чтобы Муса-Гаджи остался жив, – сказал Ширали. – Но, пока я его не увижу, сердце мое не успокоится.

– Хорошо, – решил кадий. – Подожди еще день, отдохни. А я пошлю людей узнать, не проходил ли по окрестным дорогам слон. Его бы обязательно заметили.

Когда посланные кадием люди вернулись и рассказали, что никто ничего не видел, кроме проходившего в сторону Андалала несколько дней назад каравана мулов, Ширали решил больше не ждать.

Его снабдили всем необходимым и рассказали, как найти жившего в Дербенте харбукского мастера Юсуфа, на него Ширали мог положиться, как на самого себя. А Фирузу обещали немедленно доставить домой в полной сохранности.

– Куда ты, брат мой? – встревожилась Фируза, узнав, что Ширали возвращается в Дербент.

– Прощай, сестра, – сказал Ширали. – У меня остались там незаконченные дела. И да исполнит Аллах желания твоего сердца!

– Спасибо тебе, – опустила глаза Фируза. – Я бы хотела иметь такого брата.

– Прости, что оставляю тебя, – сказал Ширали, отводя глаза в сторону.

– Не беспокойся, – ответила Фируза. – Это вольные горы, и здесь принято уважать свободных людей, даже если это женщины.

Проводники поскакали вместе с Ширали, чтобы показать ему короткую и безопасную дорогу.

В тот же день Фирузу повезли в Согратль. Ее сопровождало несколько харбукцев во главе с самим кади, который счел необходимым посоветоваться с андалалцами о будущем, тем более что новости, одна тревожнее другой, приходили каждый день.

Ярость Надир-шаха была неутолима. Даже то, что был схвачен едва живой Муса-Гаджи, не приносило ему облегчения. А бегство Фирузы он счел не только личным оскорблением, но и возмутительным своеволием судьбы, вершителем которой он привык считать самого себя. К тому же выходило, что даже в Дербенте властелин мира не был полным хозяином.