Шапи Казиев - Ахульго

Командующий ушел в свою палатку и не велел никого принимать. Ему было так плохо, что заболела старая, почти забытая, рана. Он хотел было позвать доктора, но тот был слишком занят в лазарете. Граббе, будто почувствовав свои немолодые годы, сидел ссутулившись за столом и пил ром из золоченого хрустального бокала. Но разве сон не сулил ему победу? Разве это был не вещий сон? Граббе попытался вспомнить, что ему привиделось ночью, и уже не был уверен, что явившаяся ему гора стонала и содрогалась от ужаса перед генералом. Теперь ему казалось, что она просто насмехалась над Граббе.

Хаджи-Мурад наблюдал за ходом битвы с возвышенности правее Ашильтинских садов, где располагалась Хунзахская милиция. Еще правее, за оврагом, по которому текла узкая речка, стояла милиция шамхала Тарковского. Граббе не доверял туземной милиции, он использовал ее большей частью для прикрытия тылов главного отряда и оттеснения повстанцев, пытавшихся небольшими группами прорваться на Ахульго.

Из расположения Хунзахской милиции почти ничего не было видно, кроме летящих снарядов и колонны Врангеля, облепившей перешеек между Ахульго и Сурхаевой башней. Хаджи-Мурад хотел видеть больше и перебрался с ближайшими нукерами на позиции апшеронцев, стоявших ближе к месту событий. Но и отсюда не все можно было разглядеть, кроме общего хода событий. Нукеры живо комментировали сражение.

– Смотри, смотри! – кричали они.

– Идут, как отара!

– Остановились!

– Мюриды не отходят!

– Эти волки будут стоять до конца.

– А куда им деваться? Семьи же тоже там!

– Зачем толпой идут? Там один человек еле пройдет.

– Мюриды из-под земли, что ли, стреляют?

– Нет, Шамиль Врангелю не по зубам.

– Задавит… Вон у него какая сила!

– Друг друга они задавят, – сказал Хаджи-Мурад.

– Там развернуться негде.

– Смотри, наши в шашки бросились! – продолжали нукеры.

– Они не наши, они Шамилевские…

– Все равно хорошо дерутся.

– Пусть со мной попробуют, – мрачно произнес Хаджи-Мурад.

– Тогда посмотрим.

Он повернул коня и поехал обратно. Битва ему не понравилась, он чувствовал, что штурм не увенчается успехом. Слишком самонадеянно атаковал Врангель, и слишком упорно отбивались мюриды. Но что-то еще беспокоило Хаджи-Мурада, в чем он не готов был себе признаться. Шамиль держался на Ахульго уже больше месяца, и не похоже было, чтобы он собирался сложить оружие. Значит, он на что-то надеялся. Но на что?

Ополчение уже не могло серьезно укрепить Шамиля. Его почти не было, а то, что пробиралось с левого берега Койсу, было слишком мало, чтобы изменить соотношение сил. Граббе тоже не собирался уходить. Напротив, к нему регулярно прибывали новые силы. Ахульго было раскалено от солнца и снарядов, там должны были кончиться вода, пища, да и пули с порохом. Что же тогда придавало Шамилю силы держаться и надеяться на успех? Неужели вера в справедливость своего дела? Для горцев это было посильнее оружия. Хаджи-Мурад в душе не хотел, чтобы Граббе одолел горцев, чтобы Шамиль сдался генералу, чтобы все решилось без участия самого Хаджи-Мурада, а его личный враг Ахмед-хан торжествовал победу. Но стойкость горцев вызывала у Хаджи-Мурада невольное уважение и бередила его душу. Ему казалось, что неустрашимость мюридов бросала тень на воинскую доблесть самого Хаджи-Мурада, стоявшего на другой стороне.

Ночью пронесся слух, что Врангель потерпел неудачу. А перед рассветом вновь загрохотали пушки. Они били так часто, что не было слышно даже эхо. Хаджи-Мурад помолился и отправился в главный лагерь узнать, чем кончилось дело.

Лагерь сам теперь напоминал поле сражения. Повсюду лежали раненые, отовсюду несли погибших. Вокруг царили растерянность и уныние.

Ротные командиры проводили переклички, прежде чем подать рапорт о потерях.

– Федяев?

– Погиб, – отвечали из строя.

– Лыков?

– Здесь я.

– Прасковьин?

– Здесь.

– Левандовский?

– Убит.

– Плотников?

– Без вести пропал.

– Берг?

– В лазарет понесли Максимку.

– Киселев?

– Здесь!

Ротный удивленно поднял глаза.

– Ты же раненый был.

– Контужен только, – ответил Киселев.

– Пустяшное дело.

Хаджи-Мурад ехал дальше.

Роты, не участвовавшие в деле, занимались своими делами. Одни варили кашу в котелке над костром, другие чистили ружья, третьи чинили одежду. Были и такие, что спали после того, как всю ночь выносили раненых и убитых.