Ву Нам - Мы снова уходим в бой… [Рассказы писателей Вьетнама]

— Отчего столько дыма, может, бензовоз подорвался?

— Наверно. Когда ты нажала кнопку, я был далеко от дороги. На бензовозе было полно американцев. Значит, худо-бедно, а еще десяток собак отправили к праотцам!

— Когда ты уйдешь на тот берег? — вдруг вспомнила Сыонг.

— Сперва провожу тебя, потом… — неуверенно ответил Хоа.

Взгляд его был прикован к мотку шнура, но он торопился, и шнур

все время соскальзывал с катушки. Раньше Сыонг непременно посмеялась бы над его неловкостью, но сегодня она молчала, задумчиво наклонив голову. Время от времени она поднимала руку, обрывала два-три круглых листка гуайявы и, разорвав их на мелкие кусочки, выбрасывала. Потом тянулась за новыми листьями…

Хоа был партизаном из Ми-тхань-донга. Их волость входила в освобожденную зону. Вот уже год, как по соглашению о совместных действиях он и его друзья переправлялись на этот берег в Тан-фу и вместе со здешними партизанами врывались в стратегическую деревню, подрывали транспорт на шоссе, обстреливали поезда…

Так они и повстречались с Сыонг. Они были, как говорится, просто знакомы. Встречая ее, Хоа улыбался, но больше молчал. Оно и понятно: Сыонг ведь была очень хорошенькой, и Хоа всегда смущался. Да они почти никогда и не оставались наедине — вокруг всегда были ребята из отряда, а после боя сразу приходилось возвращаться на свой берег.

Сегодня они впервые оказались одни, и оба испытывали некоторую неловкость.

Хоа, смотав наконец шнур, положил его на краю траншеи, извивавшейся среди пальм.

— Ты там на шоссе, когда переодетая шла, была ну вылитая монахиня, — пошутил он.

— А ты совсем как преподобный монах из пагоды Каменной девы! — рассмеялась Сыонг.

Лицо ее, когда она смеялась, становилось еще красивее, щеки розовели, как персик, а глаза темнели и искрились, словно в них мерцали падающие звезды.

Сыонг украдкой покосилась на Хоа и встретила его пристальный взгляд.

— Ну, чего ты на меня уставился? — она покраснела.

Хоа пробормотал что-то и, смущенно улыбаясь, почесал затылок. Сыонг совершенно не узнавала его. Можно было подумать, что кто-то подменил спокойного и уверенного в себе Хоа, ставившего только что на шоссе мины. Но Сыонг каким-то сердечным чутьем угадала его состояние.

— У тебя на спине рубашка порвалась, — негромко сказала она. — Почему не попросишь кого-нибудь зашить?

— Мама бы зашила, но ее убило бомбой. А я… руки у меня корявые.

Слова эти болью отозвались в ее сердце. Ей стало жаль Хоа, такого одинокого в его маленьком бедном домишке на другом берегу реки. Она вспомнила вдруг своего отца, убитого совсем недавно, — он был такой же добрый, как Хоа, и еще он очень любил маму… Она отвернулась, низко склонив голову, и круглые плечи ее задрожали.

А над рекой опять застыла утренняя тишина. С тех пор как места эти стали бомбить днем и ночью, на реке не жужжали больше моторные лодки и разбегавшиеся от них волны больше не плескались о берег. Хоа слышал только плач Сыонг и тихий шелест пальмовых листьев.

Стиснув зубы, Хоа отбросил ветку, которой чертил что-то на песке, и резким движением встал на ноги. Посмотрев на дорогу, где клубился еще дым, он спустился к реке. Черпая пригоршнями прозрачную воду, умылся и крикнул кому-то:

— Эй, дрозд! Дроздушка!

Из-за пальм, стоявших в воде, показалась небольшая, накрытая тентом лодка, и в человеке, сидевшем на носу, Хоа узнал Хунга, командира своего отряда. Все точно, как сговорились… Уже восемь тридцать — пора возвращаться.

Он вернулся к траншее. Сыонг больше не плакала. Прислонясь спиной к пальме, она, глядя в зеркальце, поправляла прическу и тихонько напевала:

Хоа осторожно приблизился к ней. словно боялся, как бы шум шагов его не спугнул песню. Подождав, пока она допоет до конца, он присел рядом и улыбнулся:

— А ты, оказывается, певица! Да и песня сама хорошая. Жаль, я не знаю слов.

— Ну, беда невелика! Если хочешь, научу…

— Мне пора, Сыонг! — грустно прервал он ее и опять смущенно почесал затылок.

Сыонг сразу помрачнела. Черные бархатные глаза ее растерянно глядели на Хоа.

— Так быстро?

— Да, надо идти…

Он осторожно коснулся ее маленькой руки, и Сыонг не отняла ее.

— Сыонг, я тебя люблю. Очень люблю. Если ты согласна, поедем со мной, будем вместе работать и бороться… Лучше я умру, чем заставлю тебя страдать! — тихо сказал он.