Северина Шмаглевская - Невиновные в Нюрнберге

Самолет явно шел на посадку. Себастьян, искоса поглядывая на меня, победно улыбался.

Поддавшись его настроению, я предложила:

— Давайте отгадывать, что под нами — Прага? Будапешт? Варшава? Нюрнберг?

Не выходя из роли атамана, он вытянул руку вперед:

— Сейчас нам сообщат. Прошу вас. Мы слушаем! Мы слушаем! Командир разговаривает с аэродромом и сейчас доложит нам, пришлось ли ему снова изменить курс.

До чего это странно: в подобных ситуациях никто уже не пугается. Мы поверили, что войны нет, мы доверились жизни. А я? Меня пробрала дрожь. Сосед спросил:

— Чего вы боитесь?

Мне трудно было ответить.

— Вы что, не верите, что немцы сложили оружие?

— Я поверю в Нюрнберге, — сказала я тихо.

Из кабины пилота вышла стюардесса, подтянутая, точно образцовая медсестра. Я с любопытством разглядываю ее: правильные черты лица ничем не подчеркнуты — нет следов пудры, карандаша или румян. Она молода и очень утомлена. С минуту стоит, пряча за спину руки, — видно, держится за что-то, чтобы сохранить равновесие. По ее улыбке можно догадаться, что мы услышим приятные новости, но пока она молчит. Пассажиры еще не заметили ее, кое у кого закрыты глаза, один, бросив взгляд на хрупкую фигурку, продолжает читать, многие спят. Непонятно, когда заснул, наклонившись вперед, и мой сосед. Он похрапывает, полуоткрыв рот. На фоне непрекращающегося гула самолета храп его кажется беззвучным.

Стюардесса поднимает руку:

— Прошу внимания! Мы пересекли границу. Скоро будем в Нюрнберге.

Пассажиров охватило неожиданное веселье, смех разбудил спящих, отрезвил читающих. Я встрепенулась, изумленная такой реакцией.

— А что будет, если Нюрнберг нас снова не примет? — Чтобы задать этот вопрос, доктор Оравия встал, протягивая руку вперед. Сутулый, худой, с торчащими ушами, приподнятыми плечами, он похож на большую летучую мышь.

— Еще раз попросим наших братьев чехов пустить нас переночевать в Праге, — фальцетом отвечает Грабовецкий. — И вообще, это вовсе не Нюрнберг. Я протестую. Аэродром называется Фюрт. Фюрт под Нюрнбергом.

И снова все хохочут. Странно.

Я до боли сжимаю ладони, но все равно мне это кажется сном. Только во сне можно так мчаться, оставаясь на месте, не видя домов, деревьев и вообще ничего такого, на чем можно остановить взгляд. Только волнистая, чуть розовеющая белизна на горизонте. Какая дивная санная дорога! Может быть, впереди нас резво бежит собачья упряжка, это лапы так ритмично бьют по облакам, бах-бах, бах-бах, бах-бах. Далеко, на краю снежной пустыни, металлическим блеском сверкают искры, их становится все больше и больше, они слепят глаза, вот уже искрится целая полоса, бегущая вдоль горизонта; сверкание приближается к правому крылу нашего самолета, заставляет его накрениться на левый бок, описать петлю на санном пути, сделать круг, спускаясь все ниже и ниже, так что начинает стучать в висках. Я прикрываю глаза. До чего долог перелет! Кажется, что он будет длиться бесконечно.

И все же мы явно идем на посадку. Пассажиры глубже погружаются в свои кресла, зажимают пальцами уши, мотор воет, самолет дрожит, хвост так и хлопает по воздуху, кончилась гладкая санная дорога, мы несемся по воздушным выбоинам и кочкам.

Метель швыряет самолет, превращает его в еще одну снежинку, подбрасывает выше облаков, кидает вниз, в пропасть. Конечно, рука пилота принимает участие в этой игре, но с мизерным результатом. В который раз мы пытаемся преодолеть пространство между Варшавой и Нюрнбергом? На аэродроме в Варшаве нам говорили: «Пустяки. Два часа — и вы у немцев», а наш полет так затянулся.

Доктор Оравия съежился, втянул голову в худые плечи, сгорбился и замер, а взгляд его перебегает с кресла на кресло.

— Как вы себя чувствуете? Дышите с открытым ртом.

— Все в порядке, пан доктор, — отвечаю я, легонько качнув рукой.

Мой сосед пытается справиться с тошнотой.

— Я блюю, значит, я существую, — говорит он, совершенно позеленев. — Простите. Это нервы. Вы не хотите закурить?

— Нет, спасибо. Все хорошо, только уши болят.

— Могу предложить вам жевательную резинку, — говорит он, слегка смущенный. — Говорят, это отлично помогает.

— Но ведь это вы себя плохо чувствуете. Со мной все в порядке.

Мужчина постепенно приходит в себя и становится разговорчивым.

— Уж и не знаю, сколько раз в своей жизни я нарушал законы, но, видит бог, есть закон, который, к сожалению, нарушить не удастся, — закон земного притяжения. Обидно будет свернуть себе шею сегодня, когда кончилась война.