Татьяна Беспалова - Чардаш смерти

– Мы не пивом и не водкой в наш последний вечерок самогоном зальем глотку и погибнем под шумок! Не к лицу нам покаянье, не пугает нас огонь!.. Мы бессмертны! До свиданья, трупом пахнет самогон!.. [7] Авторство песни приписывается участникам «антоновского восстания» в Тамбовской губернии в 1920–1921 гг.

– Дикий народ! – обернувшись, проговорил Шаймоши. – И песня его похожа на волчий вой.

– Тише ты, – улыбнулся Дани. – Услышит твои слова, обидится. Сейчас мы в его власти. И так будет, пока не доберёмся до Семидесятского.

– Но он же не понимает венгерского языка!

– Тише, говорю! Только хмурая Мадонна русских ведает о том, что он понимает, а что – нет.

– Они же коммунисты, господин лейтенант! Какая там Мадонна!

– Этого человека называют монахом и колдуном. Вряд ли он когда-либо был коммунистом.

– Дьявол разберёт этих русских! – фыркнул Шаймоши. – Разве может монах быть одновременно и колдуном?

– У русских – может. По понятиям коммунистов монах и колдун не есть явления однозначно чуждые, – усмехнулся Дани.

– Дьявол этих русских разберёт! – повторил Шаймоши.

Пурга и слепящие слёзы в глазах не помешали Дани заметить, как скривился, как поспешно перекрестился русский, с каким свирепым недовольством поглядел он на Шаймоши.

– От Девицы до села Семидесятского по прямой двадцать вёрст через поля. Открытое место. А пурга уже завертелась. Надо укрыть лошадей. Смотри: мерин едва жив. Да и ты тоже…

Невидимка рассмеялся. Смех его очень походил на лай лисицы и совсем не понравился Октябрине.

– Мы можем остановиться в Ключах… – ответил насмешнику тихий голос.

– Ключи разрушены до тла. Три трубы осталось. Больше ничего.

– Тут тоже… ничего…

Октябрина услышала звон сбруи. Видимо, один из двоих – возница распрягал лошадь. Девушка прильнула лицом к дверной щели и сразу отпрянула. Она терла глаза и щеки, стараясь справиться с дыханием.

– Господи! Тот самый мерин! – прошептала она.

– Что это за шваль тут Господа нашего поминает всуе? А?

Незнакомец обладает тонким слухом. За воем позёмки и звоном сбруи ухитрился расслышать её восклицание.

– Эй, сволота! Открывай дверь пошире! Со мной раненый!

За этими словами последовал увесистый удар по полотну двери. Октябрина отскочила в сторону. Дверь распахнулась. Две облепленные снегом фигуры явились на пороге избы колхозного пастуха.

– А у тебя тепленько! – проговорил тот, что был выше ростом.

Октябрина потеряла дар речи. На плече высокого, сухощавого, украшенного белейшей бородой человека, посиневший то ли от холода, то ли от кровопотери висел человек с перевязанной левой ногой. Белобородый держал его легко, просто повесил на плечо головой вперёд. Едва оказавшись в тепле раненый поднял голову, чтобы поймать взгляд Октябрины. Его правильное лицо было обезображено – нос раздулся в безобразную сливу, оба глаза заплыли синевой. Но он мог бы и не поднимать головы. Октябрина признала бы отца по очертаниям рук и плеч, по выбеленному бобрику на макушке, по подшитым собственными руками валенкам, наконец. Очень захотелось, язык чесался, справиться о Низовском, но Октябрина благоразумно промолчала.

– Испугалась? – спросил белобородый. – Ах ты какая хорошенькая! Ты тут одна? Что? А ну, геть в сторону!

Получив увесистую оплеуху, Октябрина едва не завалилась на спину, а пришелец, сопровождаемый волнами холодного воздуха, прошел в глубину избы и опустил свою ношу на лавку, под окно. Опустил довольно грубо, без особого бережения, так сваливают возле печи охапку поленьев.

– Ты тут одна? – снова спросил белобородый.

Пришелец буравил Октябрину синим взглядом – ни спрятаться, ни отвертеться. Пришлось преданно смотреть в эти чужие, звериные глаза. Только у какого же зверя может быть такой вот синий, холодный взгляд? У волка? Пожалуй – нет. Волк – теплокровное животное и вскармливает своих детёнышей молоком. Неясыть? Но у пернатого хищника, скорее всего, желтые глаза…

– Залюбовалась? Нравлюсь? – белая борода незнакомца раздвинулась в улыбке, но глаза его смотрели всё так же холодно и настороженно. – Ступай на двор. Обслужи лошадей. Да будь осторожна. Мой конь кусается.

Октябрина метнулась за шубкой. Валенки она, как утром натянула, так и не снимала. И это хорошо. Пожалуй, совестно было бы обуваться под этим холодным, пронзительным взглядом. Ведомые шустрым Лавриком, они добирались до Девицы засветло. Сразу же затопили печь, но выхоложенную избу удалось согреть только к ночи. Заслышав стук в дверь, оба – Ромка и Лаврик – сиганули в подпол. Теперь посреди пола, прямо перед печью зиял кожаной потёртой ручкой люк подпола. Истоптанный половик валялся в стороне. Сердечко Октябрины заполошно колотилось. Как передвинуть половик, если дед Матюха с хищным любопытством рассматривает её? Что будет, если он решится заглянуть в подпол?