Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)

Вечером 12 ноября, как обычно, подписав у начальника штаба армии очередную разведсводку и передав ее в штаб фронта, офицеры разведотдела занимались текущими делами. Чертежник сержант Григорий Лямин отправился на поиски угля, чтобы растопить небольшую чугунную печь. Осень была ранней, и в дачных домиках было довольно холодно. Наша машинистка не снимала теплых перчаток, чтобы можно было сразу же начинать печатать очередную разведсводку. Лямин вернулся довольно быстро, принес полведра угля и сказал, что сейчас к нам прибудет пополнение — новый офицер отдела. Фамилию его он не знает, звание — капитан, недавно выписался из госпиталя, разведчик, служил в одной из дивизий нашей армии. Сведения достоверны, получены в столовой военторга, где и была добыта очередная порция угля.

Сообщение Лямина приняли к сведению, но отнеслись скептически, зная склонность Лямина несколько преувеличивать свою осведомленность в штабных новостях, хотя и знали, что иной раз в круги армейского военторга какими-то неведомыми путями информация о кадровых перемещениях поступала раньше, чем к лицам, непосредственно ею затрагиваемым.

Однако не прошло и получаса, как к нам в информационное отделение пришел начальник отдела полковник М. Б. Малкин в сопровождении… капитана Э. Г. Казакевича. Мы готовы были ожидать кого угодно, только не Казакевича, который, как хорошо было нам известно, находился на излечении где-то в далеком сибирском тыловом госпитале.

— Вот, — сказал Малкин, — прошу любить и жаловать, капитан Казакевич, бывший начальник разведки 76-й дивизии, а отныне помощник начальника 2-го отделения нашего разведотдела. Приказ о его назначении завтра будет подписан. А пока введите его в курс дела. Не исключено, что вам придется в партийном порядке обсудить его серьезный дисциплинарный проступок, который он совершил, будучи в резерве офицерского состава Сибирского военного округа. Указание члена военного совета армии имеется.

Полковник Малкин ушел. Казакевич снял шинель, положил на скамейку вещевой мешок, поздоровался и сказал, что очень рад быть снова вместе со старыми знакомыми. Затем достал из полевой сумки завернутый в газету небольшой пакет и разложил на столе два изрядно потрепанных документа. Первый — справка из Барнаульского эвакогоспиталя № 1511 о том, что, раненный в боях за Советскую Родину, капитан Казакевич Э. Г. — начальник разведки Ельнинско-Ковельской стрелковой дивизии — находился на излечении в связи с ранением осколком гранаты правого бедра. Вторая бумага — отпускной билет, выданный сроком на две недели для поездки из Омска в Москву.

— Вот все, — сказал он, — чем я располагаю для подтверждения своей личности. Партбилет и офицерское удостоверение, разумеется, при мне.

— Не густо, — заметил наш переводчик капитан Аглатов, — неплохо было бы иметь еще и командировочное предписание и выписку из приказа о назначении. Но на нет и суда нет. Только одно не ясно, как с такими документами, минуя Москву, пограничный контроль в Бресте, да и многие другие контрольно-пропускные пункты на фронтовых дорогах, удалось тебе добраться до нас?

— Особых сложностей не возникало, продовольственный аттестат у меня был, проездные билеты от Омска до Москвы тоже, а все остальное зависело от опыта. В свое время примерно таким же порядком я добирался по личной инициативе из древнего града Владимира на фронт. Правда, в Бресте кой-какие трудности возникли, но и пограничная комендатура не без добрых людей.

— Понятно, значит, самоволка. Не ее ли имел в виду Малкин, когда говорил о дисциплинарном проступке?

Казакевич немного помолчал, неторопливо протер очки и каким-то очень доверительным тоном ответил:

— Именно об этом и шла речь. Но только поймите меня правильно. Война идет к концу, а я сижу в офицерском резерве, да еще где — в Омске! Для пребывания в тылу я по всем статьям непригоден, ибо слеп, хром и стопроцентный белобилетник. Так что самое подходящее место для меня — фронт. Ведь есть же такая у медицины формулировка: в мирное время к службе в армии непригоден, а для войны хорош!

Боевая солидарность разведчиков и на этот раз оказалась на высоте — к очередному бегству на фронт отнеслись с пониманием. Разбор персонального дела завершился товарищеским обсуждением, без каких-либо взысканий. Казакевич отлично «вписался» в слаженный коллектив разведотдела.

Хозяин дома в Рембертуве отнесся к нашему вселению без особого восторга, по-видимому, он опасался за сохранность своей библиотеки, которую Эммануил Генрихович сразу же стал внимательно изучать, переставляя книги по какому-то своему принципу. На чердаке дома Казакевич набрал большую кипу брошенных там немецких и польских газет, журналов и толстенных каталогов.