Константин Коничев - На холодном фронте

Сам он. не умевший щадить себя, с наганом в руке шел впереди атакующих. В бою он получил еще три ранения. Ни на какие уговоры товарищей отправиться в медсанроту он не обращал внимания:

— Пока я жив, я не оставлю своих бойцов.

Перевязав раны, Азаров продолжал руководить боем всюду шел впереди.

Участь полковника Дуболя постигла и его. Две вражеских пули прошли сквозь сердце героя.

Весть о смерти Азарова быстро облетела ряды бойцов С удвоенной яростью азаровские храбрецы бросились на врага. Громовое, дружное «ура» неслось по лесу.

Враг был отброшен.

Еще долго после смерти Дуболя и Азарова в их адреса поступали добрые, ласковые письма от родных и друзей долго вспоминали их бойцы и командиры.

Понемногу, день ото дня, я начинал привыкать к фронтовой обстановке, к повседневным схваткам с врагом.

В промежутках между боями и даже во время ах, в лесу, где проходил фронт, неумолчно раздавался стук топоров, звон пил. С треском валились на обнаженную весеннюю землю столетние сосны и ели, не ожидавшие себе такой благородной участи — пойти на укрепления, в помощь и на защиту людям, пришедшим в эту глушь отстаивать свою родную землю. Строились траншеи, землянки, блиндажи, дзоты. Противник посылал авиацию бомбить передний край строящейся обороны, пытаясь помешать нашим войскам закрепиться. Но оборона крепла. Выход к магистрали запирался на прочный замок: подходили по шоссе к линии фронта артиллерийские и минометные части. По обеим сторонам дороги, прячась в чаще леса, тарахтели танки; появились загадочные «катюши». На посадочных площадках, в земляных гнездах, под прикрытием ветвей, притаились наши самолеты и английские «харикейны», прозванные бойцами «харитошами»…

Бойцы построили мне уютную, пахнущую свежей сосной землянку.

Через отдел укомплектования я разыскал Ефимыча, попавшего в дорожно-строительный батальон, и взял его к себе связным. Придя в мою землянку со своей неразлучной «трехлинейкой», двумя гранатами, противогазом и небольшим вещевым мешком, Ефимыч расположился у дверей на узких нарах, сделанных из трех дощечек. Первым делом он попросил:

— Скажите мне, товарищ капитан, про мои обязанности.

— Обязанности, Ефимыч, очень простые и не тебе о них спрашивать. Ты солдат мозговитый, бывалый, а мне такой и нужен. Будь моим помощником и хорошим товарищем, а остальное все приложится…

— Постараюсь, товарищ капитан.

В первый же день он привел в надлежащий вид землянку. Промасленную бумагу в окошке заменил настоящим стеклом из кабины разбитой автомашины. К бездействовавшей до того печке приладил трубу, спуск в землянку и ее поверхность замаскировал прутьями. У письмоносца добыл несколько старых журналов, плакатов и вырезками иллюстраций заклеил стену, на которую падал свет из единственного оконца. Грубо обтесанный столик устлал газетами, сделал вешалку, сделал две полочки. Свой уголок отгородил натянутой плащпалаткой. Другую плащпалатку растянул под потолком, чтобы не капало, и затопил печку.

— В таких условиях воевать можно, — с удовлетворением заметил я, придя в натопленную землянку и почуяв запах разогретых щей. — Кажется мне, что мы здесь, Ефимыч, продержимся долгонько.

— Начальство больше знает, — скромно ответил тот.

Время шло. Оборонительная, позиционная война на Севере принимала затяжной характер. Редко, очень редко вспоминали в сводках Информбюро Карельский фронт.

В одном из своих фельетонов Илья Эренбург как-то сказал, что о Карельском фронте мало пишут, но много думают.

— Ничего, пусть думают. Придет время, заговорят, — успокаивали себя карельские фронтовики и делали свое дело.

Однажды я был вызван на совещание к командиру полка. Тот сидел мрачный и до начала совещания ни с кем из командиров не разговаривал, перечитывал какие-то документы, письма и изредка полушопотом о чем-то коротко переговаривался с расстроенным начальником штаба.

Когда собрались все командиры батальонов, рот и политруки, комполка открыл совещание. Прежде всего он спросил:

— Кто из вас знал начфина Хаулина?

— Понемножку знали, пожалуй, все, — ответил один из комбатов.

— То и плохо, что понемножку, — хмуро заметил комполка и опять спросил — А вы знаете, какую свинью этот гад нам подложил?

Люди настороженно прислушались.

— Так вот, товарищи, двое суток тому назад, как мы полагали, начфин Хаулин уехал за деньгами для полка в штаб армии. А оказалось что же… Командир полка развернул перед нами фашистскую листовку с изображением наглой физиономии предателя. — Вот он, полюбуйтесь. Перешел к противнику, предает и продает нас: да еще собственноручно — почерк установлен — пишет гнусное обращение, размноженное фашистами. Плохо мы знаем людей! Если бы хоть чуточку подозревали о скрытых намерениях этого гаденыша, он не ухмылялся бы нагло с этой вонючей листовки, а в нужный момент получил бы по заслугам. Полагать, что его захватили немцы в нашем тылу — нет оснований. Это изменник-перебежчик. Вот письмо девушки из города Л…, поступившее сегодня в адрес этого негодяя. До войны, на гражданской службе, он был знаком с одной девушкой. Она, видно, не подозревала, как и мы, что он встанет на путь черной измены, иначе она не писала бы ему от чистого сердца. Письмо заслуживает быть прочитанным на нашем совещании… Слушайте…