Георгий Миронов - Мы поднимались в атаку

Саша и Семка дружили с младших классов. Помню так отчетливо, будто школьное детство кончилось вчера. Класс, средний ряд, последняя парта: шумливый, небрежно одетый Сашка и Семочка — аккуратный, в рубашке с белым отложным воротничком, ухоженный, воспитанный. Мать тянулась из последних сил, совмещая работу на заводе и по дому. Семочка был в семье младший, его освободили от забот — учись, ходи в кружки, занимайся спортом. На окопах обнаружилось: не умеет себя обслужить, девочки забирали у него носовые платки, рубашки, носки и стирали — упрашивать, улыбаться, кокетничать «аристократ» умел преотлично. Все годы он был тенью Сашки, и Чесноков по-своему его любил.

…Сашка постучал в окошко тихо, осторожно. Был комендантский час, по улицам цокали подкованными сапогами немецкие патрули да полицаи, но они колотили в двери прикладами. А тут стучал человек, который не хотел, чтоб услыхали посторонние. Семка подошел к окну:

— Кто там? Что нужно?

— Тихо, это я, Семен. Саша Чесноков. Открой!

— С тобой никого?

— Один.

— Я сейчас, сейчас.

Разбудил молодую женушку, пошептались, пошел к двери, не открывая, выспрашивал:

— Так ты один? А почему к матери не пошел? Чем у меня надежнее? Ничего не значит, чья она дочь. Немцы ни с кем не церемонятся.

Но все же открыл.

Саша был в изжеванной шинели, драных сапогах, черный, измученный. Просил укрыть хоть ка ночь. Ради старой дружбы.

— Заходи, — сказал Семка.

Он дал приятелю умыться, покормил, уложил спать. Тот мгновенно уснул. Семен тихо выскользнул из дома и воротился с немецкими автоматчиками…

Когда наши освободили город, Семки там уже не было: с новыми хозяевами удрал на запад.

Я не смогу описать бой комсомольского батальона от начала до конца. Запомнились эпизоды.

…Мы обосновались на позиции ночью. Иду и мечтаю об одном — лечь хоть на сырую землю, уснуть, без еды, без чая, — только бы забыться, сил нет больше.

Но командир взвода вызывает меня и Сашку и приказывает следить за противником. И сверх усталости, измучекности является то, что, наверное, делает из мальчишки солдата: перед приказом все твои физические и нравственные муки теряют значение, война не станет ждать, пока ты отдохнешь, поешь, придешь в хорошее настроение.

— Есть! — козыряю я.

— Есть! — повторяет Саша.

Небо над нами звездное, ясное, показывается из-за горизонта большая медная луна. В немецких окопах возня, долетают слова каких-то команд, лязг оружия, смех; порой постреливают из винтовок, короткими очередями из автоматов и МГ, методично взлетают ракеты.

Там тоже прислушиваются к тому, что происходит в наших окопах. Трудное, особенное напряжение войны передавалось нам.

— Тебе не страшно? — спрашивает Саша. — Мне — нет!

— И мне, — честно признаюсь я. — Знаешь, я понял, почему: когда надеешься на друга, ничего не страшно.

— Спасибо, Юрка, — просто и тепло, без всегдашнего ерничества говорит Саша.

Близится рассвет, становится совсем прохладно, знобко. Кажется, надо всем миром висит гулкая фронтовая тишина.

В немецкой стороне бьет пушка. Снаряд, прошелестев, ухает за окопами. Воплем отзывается разрыв среди деревьев недальней рощи. Слитным орудийным ревом откликается вражеская оборона. Сплошной гул тяжелых взрывов наполняет округу. Тугой воздух ударяет в легкую дверь блиндажа, где спят ребята, настежь распахивает ее.

— В ружье! — кричу я что есть силы в черную теплую духоту. — Саша, наблюдай за противником!

Ребята ссыпаются с нар. В серых рассветных сумерках Семка елозит по полу, тащит из-под чьего-то сапога портянку.

— Всем занять места для стрельбы! — командую я.

Это не огневой налет, это артиллерийская подготовка. Приходит взводный, распоряжается:

— За командира отделения — Щедров; выставить второго наблюдателя; остальным сидеть в блиндаже наготове.

Я оглядываю всех. Кто пойдет? Ребята напряженно ждут. Кому охота из укрытия лезть под обстрел? Трудно приказывать, мне непривычно в роли командира. Хорошо бы послать Семку — хотя бы за то, что ослушался приказа взводного и разулся на ночь. Но у Семки жалкий вид, и вообще, лучше идти самому, чем посылать кого-то.

— Со мной пойдет боец Камышансков, — уже по-командирски, а не просительно говорю я.

Мы с Борисом надеваем каски, берем винтовки и выходим в окоп.

Наверху все воет и грохочет. Отдельные взрывы сливаются в сплошной, занявший весь мир гром. Велю Саше идти в укрытие, но он остается. До смерти хочется слезть вниз, в блиндаж. Ведь если я выйду из строя, отделение останется без командира. «Трусишь, Юрка?» — одергиваю себя и стараюсь подавить желание спрятаться под накаты бревен.