Сергей Михеенков - Солдатский маршал [Журнальный вариант]

Когда в докладе Штеменко прозвучали слова не только о бонапартизме Жукова, но и о том, что тот якобы готовил военный заговор, маршалы поняли, что настал и их час. Сегодня — Жуков. Завтра — они.

После генерала Штеменко выступил Сталин. Он сказал, что Жуков присваивает себе все победы Красной Армии, что, выступая в Берлине на пресс- конференции, давая интервью для советской и зарубежной печати, «Жуков неоднократно заявлял, что все главнейшие операции в Великой Отечественной войне успешно проводились благодаря тому, что основные идеи были заложены им».

Сталин указал пальцем на бывших членов Ставки Верховного Главнокомандования и членов ГКО, представлявших теперь Политбюро и Высший Военный Совет, и сказал:

— Так что, все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны!

Сталин закончил своё выступление этим полуриторическим вопросом, приглашая всех присутствующих, в том числе маршалов, высказаться по поводу Жукова, чтобы «решить, как с ним поступить».

Все присутствующие понимали, что отвертеться от выступления не удастся. Надо говорить. А говорить — значит, высказать свою позицию.

Вот тут–то и наступил момент истины.

Выступления были разными по духу и смыслу. Некоторые заняли твёрдую позицию и, критикуя и личные человеческие, и деловые качества Жукова, всё же признавали его военные заслуги и верность партии, правительству и лично тов. Сталину.

Коневу выпало выступать первым.

Можно предположить, что какие–то консультации маршалы всё же провели до заседания Совета. Возможно, в этих консультациях участвовали не все. Но договорённость договорённостью, а сказать своё решительное «нет», когда уже прозвучало столько слов и формулировок о враждебных деяниях и замыслах Жукова, когда обвинения выдвинул сам Хозяин, было, согласитесь, непросто.

В большинстве публикаций об этом заседании говорится о том, что, мол, военные не отдали маршала Победы на растерзание и что якобы при этом главное и решающее спасительное слово произнёс в то время первый заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками маршал Рыбалко. Верно то, что Павел Семёнович Рыбалко решительно и твёрдо высказался за политическую честность Жукова, за признание многих его военных заслуг. Но тон задал всё же выступавший первым — маршал Конев. И тут надо быть исторически точным. А что значит на таком собрании молвить первое слово поперёк слова Хозяина, вряд ли нужно пояснять.

Никто пока не опроверг точность переданной Коневым атмосферы, царившей в зале заседаний, и сути сказанного им.

Конев сказал, что характер у Жукова непростой, «неуживчивый, трудный». Назвал и другие недостатки в работе Жукова, а затем подытожил:

— Но если бы Жуков был человеком непорядочным, он вряд ли стал бы с такой настойчивостью, рискуя жизнью, выполнять приказы Ставки, выезжать на самые опасные участки фронта, ползать на брюхе по передовой, наблюдая за действиями войск, чтобы на месте оценить обстановку и помочь командованию в принятии тех или иных решений. Нечестный человек, тем боле нечестный в политическом отношении, не будет себя так держать!

Сталин вдруг понял, что ситуация ускользает из рук. Но выдержал и ждал конца выступлений, никого не перебивая. И только когда ответное покаянное слово дали молвить Жукову, Сталин перебил его и сказал, указывая пальцем в сторону Конева:

— Товарищ Конев, он присвоил даже авторство и вашей Корсунь — Шевченковской операции!

Сталин, бросая эту реплику, конечно же, понимал, что сам многое отнял у него, чтобы отдать другому, и когда припекло, когда понял, что его расчёт на то, что обнесённые берлинским триумфом маршалы Рокоссовский и Конев оказались выше его надежд, по–кавказски взвился: «Он присвоил!..»

Но Сталин и на этот раз оказался мудрее своей врожденной ярости, он уступил военным. Уступил, хорошо понимая, что именно этой своей уступкой он окончательно пресёк вольницу маршалов, что они теперь у него в кулаке.

Но и маршалы почувствовали свою силу и то, что война не закончилась, и надо держать порох сухим.

Константин Симонов в долгих беседах с маршалом интересовался тем Советом. Осталась запись Симонова — ответ маршала Конева на его вопрос: «…После всех выступлений выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже несколько по–другому. Видимо, поначалу у него был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, почувствовав известную солидарность военных по отношению к Жукову и оценке его деятельности, он, видимо, сориентировался и отступил от первоначального намерения. Так мне показалось».