Светлана Нина - Дымчатое солнце

Юрий обомлел, испытав дежавю – так это было похоже на то, что олицетворяла мать. Но как такое может быть, все люди разные, и отношения двух неповторимы? Стряхнув неподвижность, он скривился.

– Значит, в тебе это все равно сидело. И не говори, что так уж тебе противно с отцом.

– Нет. Не так уж и противно.

– И я ненавижу тебя за это, ненавижу себя.

– Нечего ненавидеть. Честность работает не всегда. И не все ее заслуживают. Ты сам говорил…

– Я знаю, что говорил, но…

– Ты смешон сейчас, – сказала Женя грубо, морщась и в то же время жалостливо смотря на него.

Нежность отнюдь не мешала ей быть прямой. Ему нужно было избавиться от своих иллюзий.

– А если бы все пошло иначе, во мне бы сейчас выросло сидящее материнство, и я, раздобревшая, воспитывала бы ребенка? В нас может сидеть кто угодно, и прорастает лишь в зависимости от обстоятельств. Обстоятельства – истинный бог. Не знаю, случайные ли, подстроенные, но изменить, хлестнуть в неожиданном направлении, да так, что себе поразишься через лет времени, могут…

Ее никогда не учили, что любовь важна. Женя не могла помнить гражданскую войну, та не отразилась в ее душе, ведь она была младенцем тогда. Видны оказались лишь изменения жизни после нее, а не сами хрустящие побоища. Любовь считалась чем-то вроде бесполезной, едва ли не постыдной выдумки, наследием разбитого, растерзанного века великой культуры оказалось утрачено для ее поколения. Важнее была польза для общества, идея. Попробуйте быть счастливыми идеями, не будучи фанатиком… И как все это общество охотно летит к черту, даже собственная честь, муж, в сравнении с этими мгновениями. Неужели она настолько лицемерна, что будет мучиться совестью, памятуя обо всем, что Скловский сделал? Даже не спросил ее, каково ей теперь, когда опасность жизни миновала… Женя устала утаивать и давить ярость. Ей хотелось накричать на него, расцарапать лицо, порвать рубашку и разбить вазу о его голову. Но она не смела… Такое могли творить сильные героини, амазонки, но не она.

Навсегда раненная изнутри, невидимо для окружающих, надломленная, кровоточащая птица, она отдалась зову крови. Потаенное пронизанное облаками солнце, потонув будто в перевернутом океане, обдающем бризом, легло. Везде было сухо, но почему-то навязчиво чувствовалась и возникала в памяти вожделенная близость моря.

– А ты в чем-то права.

– Любой человек может быть прав только в чем-то, с оговорками. Никто никогда не бывает прав абсолютно.

Очень глубоко в душе Женя понимала вопреки убеждениям, опыту и здравому смыслу, что ничего хорошего из ее отношений с Юрой не выйдет, и почти соглашалась с возможными доводами окружения. С доводами, которые высказало бы окружение, будь она достаточно глупа, чтобы с кем-то поделиться; которые всегда появляются, если люди намерены хоть на йоту отойти от шаблонов, светящихся в головах у серости. О нет, все они были замкнуты в своих мирах, воззрениях и амбициях. Происходящее не имело всепоглощающего смысла, когда шел непрерывный внутренний прогресс. Каким-то чутьем Женя знала, но это мало утешало.

Она оказалась перед выбором, в трясине которого завязали миллионы женщин до и после нее. Замкнутые в круг чувства, не подкрепленные благополучием, слишком быстро остывают; благополучие же без чувств, будоражащих жизнь, пресыщает и навевает такую тоску, какую не знаешь даже поздней осенью, когда серую землю не запеленал еще пух снега.

Вид у Жени из трагично-размеренного, лиричного, легкого, перерос в такой, словно она не будет сопротивляться, подойди Юрий ближе, а станет только смеяться и трясти завитыми волосами на висках. Быть может, не любовь это, люди так часто принимают за нее неведомо что. Ее безрассудство сменилось закономерным: «А что дальше?», но Юра, позабыв себя и окрыленный вольным поведением мачехи, не обратил внимания на протестующие возгласы, они только раздражили его манию добраться до желаемого как можно скорее. Быть может, другая женщина остудила его порыв и привела в чувство, но Женя слишком привыкла подчиняться и страдать, не допуская и мысли, что способна дать отпор. На попятную после кокетства, как это любят бессердечные особы, самоутверждающиеся таким образом, пойти было нехорошо. И Женя готова была принять то, о чем оба судорожно думали, так же безропотно, как прежние отношения подобного рода. К чему это все, зачем нормы и ограничения, если на свете все равно существует такая несправедливость и такая боль?! Быть может, хоть с этим таинственным юношей удастся хлебнуть счастья… Вечная надежда обделенных женщин.