Николай Старинщиков - Очевидец

Я положил трубку. Потом снова поднял, позвонил Орловым и попросил, чтобы они меня взяли с собой, когда соберутся навещать дочь.

– В роддоме сейчас карантин из-за гриппа, – сказала тетка Елена. – Увидитесь позже…

На пятый день я всё же стоял у входа в роддом. В строгом костюме и цветами в руках. Рядом со мной мялся Петя Обухов. На нем тоже был гражданский костюм. Остальные, кто в форме, кто в штатском, стояли по углам. У выхода стояла новая коляска, купленная на собранные деньги, а на улице поджидали два автомобиля, выделенные командиром полка. Сам командир с заместителем были тут же.

Коридорная дверь отворилась, оттуда вышла дама с ребенком на руках. Рядом с ней шагала Людмила. Петя Обухов кинулся к ней, опережая меня.

Однако Людмила прошла мимо него, остановилась напротив меня. Протянула руку и тихо поздоровалась. Потом приняла цветы и велела забрать ребенка у тетки в халате.

– Поздравляю вас, папаша, – по привычке сказала та. Потом спохватилась и стала поправлять положение, но слова прозвучали, и возникла минутная неловкость.

Людмила не заплакала, лишь грустно улыбнулась. И я понял, что целью жизни для нее теперь станет ребенок.

Мы сели в машину и поехали к ее родителям. Ребенок по-прежнему был у меня на руках, а коляска ехала в багажнике служебной командирской «Волги».

У подъезда толпился народ. Всем хотелось узнать, как выглядит женщина, схоронившая мужа и тут же родившая ребенка. А может, я ошибался, и люди собрались у подъезда из чистого сострадания и любви. Милицейский криминалист снимал нас на видеокамеру – цветы, счастливую мать и объемистый сверток в моих руках.

Разумеется, в этот день мы порядочно посидели у Орловых. Обмыли ножки новорожденному, помянули его отца. Всё заодно, потому что сроки совпадали. Девять дней… Уже девять, как не стало Михаила…

– Приходите на сорок дней, – приглашала тетка Елена.

Присутствующие соглашались, а Мишкина мать постоянно плакала и крестилась, глядя на икону Спасителя. Младшая ее дочь, впрочем, почему-то отсутствовала. Этот вертлявый подросток порядком когда-то мне насолил.

– А где ваша Надя? – спросил я у Веры Ивановны.

– Так она же учится далеко – в другом городе… – отвечала та, моргая мокрыми веками.

К концу февраля уголовное дело против Паши-Биатлониста приостановили ввиду назначенных экспертиз, и меня больше никто не беспокоил. Все это время я использовал на благо собственного просвещения. Меня, как будущего адвоката, интересовало не только то, как правосудие было устроено в прошлом, но и то, как люди в то время ладили между собой. И чем больше я углублялся в этом направлении, тем больше удивлялся. Оказывается, и тогда были свои герои в области права, и случались не просто стычки, но и острые столкновения – в том числе, скажем, между министром юстиции и вице-директором департамента.

К тому времени усилилась революционная пропаганда в виде «хождения в народ», среди народа распространилась антимонархическая, антипомещичья литература.

– Драть их надо! – кричали в великосветских салонах, отдаваясь сладким мечтаниям о розге…

Так пролетели у меня почти что два месяца, однако к концу апреля все экспертизы по делу были закончены, и следствие вновь приступило к допросам. Паша Коньков, именуемый в народе как Биатлонист, изо всех сил старался уйти от ответственности, прячась за юридические препоны. Несмотря на его старания, вместо привычной почвы под ним теперь была горячая сковорода, пахло жареным: следователь Вялов не забывал о своих полномочиях, стараясь закончить дело в срок.

Три адвоката, призванных защищать подлеца, тоже вовсю старались. Усердия эти порой заключались в том, что кто-то из защитников не являлся на следственное действие, и Вялову приходилось откладывать мероприятие на очередную дату.

И всё же следственная повозка двигалась. А в РУВД даже успели к этому времени соорудить помещение для анонимных допросов. И как только в стену «зеркальной комнаты» завернули последний шуруп, Вялов в тот же день вызвал меня на очную ставку.

Оставив дипломную работу, я собрался и двинул в сторону РУВД, совершенно не представляя, как войду в помещение. В милиции знали обо мне, как об одном из важных свидетелей, так что уверенности у меня не было никакой, что будет соблюдена полная анонимность.

Биатлонист Паша был негодяем. И мне изо всех сил хотелось посмотреть в его рожу, когда суд провозгласит убийственный приговор. В эффективность правовой системы тогда я сильно верил.