Николай Старинщиков - Очевидец

– Тут такое дело, что просто не знаю, – старался Вялов. – Мосягину Николаю угрожают, а вчера на него напали. Возле девятнадцатой школы. После того, как он был допрошен на очной ставке.

Следователь рассказал историю нападения. Потом еще раз, уточняя детали, и после этого протянул мне трубку.

– Приезжайте с матушкой ко мне. Обязательно приезжайте, – звучало в трубке.

Мишкина мать заплакала. Потом справилась с собой и продолжила:

– Прямо сегодня…

Пришлось обещать, хотя у меня, если признаться, даже мыслей не было ехать на другой конец города. Оставалось надеяться, что мать согласится пожить у нее, пока не кончится тягомотина.

Следователь решил до конца со мной разобраться, поэтому следующим был звонок в УВД. Вялов теперь говорил с каким-то Александром Дмитриевичем и просил взять на службу без пяти минут юриста.

– Под мою ответственность, – говорил он. И, как видно, быстро нашел понимание, потому что заявил, что парень проверен, служил во внутренних войсках на Кавказе, что даже знаком со спецификой службы.

Это был бред сивой кобылы. Так мог говорить лишь человек, по горло заваленный уголовными делами, потому что никакой специфики я не знал. Возможно, Вялов считал, что выписывает мне путевку в жизнь.

Трубка опустилась в гнездо, а глаза «полководца» устремились в мою сторону.

– Ступай, – сказал он. – Тебя там ждут.

Меня на ходу запрягали в другую повозку.

– А кто он такой? Как его? Александр Дмитриевич? – спросил я.

– Начальник управления кадров. Полковник внутренней службы.

Вялов уцепился за сигаретную пачку, на ходу пожал руку и подтолкнул к двери.

– Ступай, а то он после обеда собирается уехать. И документы свои не забудь. У тебя же на лбу написано, что ты мент от рождения.

Он ошибался. От рождения я был Коля Мосягин, который в менты поступать не мечтал.

Оказавшись за дверью, я понял, что Обухов опять куда-то смылся.

«Похмеляться, сучок, побежал», – ворчал я, шагая к выходу и косясь по углам. Ни на втором этаже, ни в туалете, ни даже на улице Петьки не оказалось. Тут и гадать не надо – поскакал похмеляться. Он еще вчера говорил, что два следующих дня у него будут свободными.

Сидя в маршрутном такси, я набрал номер, но телефон Обухова опять оказался вне досягаемости. Возможно, мент не хотел рассказывать про то, как вчера его усадили в машину, а потом вытряхнули на обочине, словно дерьмо с лопаты. Но я-то ведь понял бы, в каком положении тот оказался. Для меня он вне подозрений, потому что проверен, потому что мы оба в долгу перед Мишкой. Так что зря этот лось ломанулся.

Добравшись до УВД и, получив временный пропуск, я направился в отдел кадров. И вскоре сидел напротив полковника в зеленой армейской форме и слушал лекцию о службе в милиции. Полковнику на вид было лет пятьдесят. Лицо сухое, скуластое, фигура поджарая.

– Я тоже когда-то был всего лишь сержантом, – сказал полковник и стал рассказывать про те блага, которые обретает соискатель офицерской должности. Зря полковник старался: я точно знал, что ситуация с «благами» в милиции далеко не простая.

Закончив говорить, Александр Дмитриевич поднялся из кресла и повел меня знакомить с инспектором кадров. Он завел меня в кабинет, представил какому-то капитану в милицейской форме и сказал, что я буду служить в следствии. Сказал и вышел за дверь.

– Служить, значит, хочешь? – проговорил капитан. – А на гражданке-то что? Нелепуха?

Я пропустил мимо ушей слова офицера, словно не со мной тот разговаривал. Да и не разговор это был, а так, мысли вслух.

Капитан поднял трубку внутреннего телефона и стал опять говорить:

– Филиппенко? Мордашов говорит. К тебе подойдет человек – шеф наш привел ко мне… Так ты поговори с ним о будущей службе. А потом звякни. Ага…

Трубка шлепнулась в привычное место. Капитан поднялся из просторного кресла и, взяв меня под локоть, потянул в коридор.

– Повернешь, значит, за угол, – учил он, – увидишь там лестницу – вот по ней и шагай, до самого верхнего этажа. И там как раз увидишь дверь. Ступай. И с рапортом потом ко мне.

Скорее всего, он имел в виду заявление, поскольку я не состоял пока что на службе и рапорта писать был не обязан. Поднявшись к двери, я нажал на кнопку и стал ждать. Вскоре та отворилась: в проеме стояла женщина лет тридцати – в легком платье с глубоким вырезом на груди и кудрявыми светлыми волосами. Глаза у тетки были зеленые. Казалось, она видели меня до печенок.

– Мне Филиппенко, – сказал я.