Алексей Юрченко - Лагерь

Учеба второй день вылетала в трубу. Если вчера все оживленно говорили о концерте и нашем выступлении, то сегодня полушепотом и с тихим страхом внутри все беседы велись только о предстоящей казни.

Людмила Петровна, видя, как взволнован класс, особо не пыталась донести до нас науку. Мы общались на околовоенные темы. Она рассказывала нам о героях войны, о патриотизме и жертвенности. Потом учительница втянула нас в дискуссию, о которой я хочу немного рассказать. Заодно со всем моим классом познакомитесь.

– Скажите, Людмила Петровна, вот если мой родственник погибнет во имя нашей Родины, смогу ли я любить ее так же, как раньше? – спросил Кирилл, наш вечный спорщик и зачинщик подобных горячих дискуссий. Причем, полагаю, ему нравился сам процесс спора, а на результат было все равно.

Наша Люда никогда сама особо не встревала в полемику. Она лишь деликатно направляла и подталкивала каждого из учеников на построение собственного мнения, которое мы обязательно должны были высказать перед всеми. Учительница загадочно улыбнулась и посмотрела за спину Даника, где сидел Аркаша, которого все называли «политолог». По сути, Аркаша не был великим эрудитом. Все, что он мог, – это хвастаться и во всех подобных спорах припоминать, что он единственный, кто прочитал «Государство» Платона. Я обернулась и увидела, как в старом синем свитере и в очках с толстой оправой, с небрежной копной слипшихся жирных волос на голове тянул руку вверх наш политолог.

Людмила Петровна подошла к парте, где сидел Аркадий, и кивнула в его сторону.

– Если ты сам любишь свою Родину, то смерть близкого ничего не изменит в тебе. А даже наоборот.

Класс зашелся недовольным шумом.

– Хороша Родина, что отбирает у тебя близких! – выкрикнул Васька.

Васька дружил с Кириллом и сидел с ним за одной партой прямо перед учительским столом. Такой же оболтус и лентяй, как его друг, разве что чуть поспокойнее, и самый бедный из всех нас, чего совершенно не стеснялся, а иногда умудрялся этим даже нелепо бравировать.

Людмила Петровна обернулась к первой парте, где сидели Кирилл с Васькой. Ее тонкие губы вновь изобразили легкую улыбку. Затем, не произнося ни звука, она прикоснулась двумя указательными пальцами к губам, показывая, что надо немного успокоиться, и подошла к нашей с Даником парте. Ее маленькая ладонь легла на наш стол рядом с Данилой. Так она предоставляла слово. Я восхищалась нашей учительницей в такие минуты, когда она, словно дирижер, ловко руководила нашими суждениями и приводила нас в итоге к самым интересным умозаключениям.

– Я считаю, – начал Даник, – Родина и есть наши близкие, знакомые. Если кого-то не стало, то значит, Родина уменьшилась в размерах, и за нее надо биться с еще большей страстью.

Учительница сделала одобрительный кивок, который говорил только о том, что прозвучало весьма взрослое суждение, но это не значит, что наша Люда с ним согласна. Она развернулась и подошла к парте, где сидели Маша и Даша, две сестры-близняшки. Как и положено в их статусе, сестры были одинаково одеты, носили одинаковые прически и даже своей заумностью совсем не отличались друг от друга. Разве только Даша была чуть смелее своей сестры. Они казались умными девочками, но только в учебе, а в каких-то других вопросах совсем не разбирались. Единственное, почему я завидовала двум сестрам, – роскошные густые темно-русые волосы почти до пояса.

– Это же ужасно, когда кто-то знакомый умирает, – жалобным и тонким голосом произнесла Даша.

Людмила Петровна от близняшек ушла к Саше, самому красивому мальчику в классе. Я тихо восторгалась его внешностью, правильными чертами, всегда идеально уложенными светлыми волосами, галантными манерами. Ему мешал один только минус – просто какое-то запредельное занудство. Он любил только свои книги и тишину, которая его окружала во время чтения. И больше ничего.

– Смерть ужасна по своей сути, это бесспорно, – начал он свою болтовню, – но мы уже давно выстроили эти институты управления людьми, избрали для себя ценности, сформировали устои…

Дальше я его уже не слушала, переведя взгляд на учительницу. Людмила Петровна стояла напротив Саши, но, кажется, без особого удовольствия внимала его словам. Мне она безумно нравилась. Признаюсь откровенно, как бы плохо это ни звучало, но порой я даже расстраивалась, что она не моя мама. Такая вдумчивая, понимающая, добрая и удивительно обаятельная со всегда прекрасно подобранными нарядами. Сегодня она пришла в вязаном белом платье и белых сапожках. Гардероб Людмилы Петровны не обновлялся и остался, скорее всего, от ее прошлой довоенной жизни, но она старательно его берегла.