Михаил Кошкош - Афганские четки и баллады

Здесь воздух крепче водки! —
Жара под пятьдесят.
Броня*, как сковородка,
Поджаривает зад.
Слипаются ресницы,
Слепит соленый пот.
И как не материться?! —
Кто знает, тот поймет.

Затянет ветер песню —
Все скроется в пыли!
Не видно, хоть ты тресни,
Ни неба, ни земли.
Не плюнуть, не напиться —
Глазеешь, точно крот.
И как не материться?!
Кто знает, тот поймет.

Здесь молятся Аллаху,
А мы, не разобрав,
Суем свою рубаху
И тычем свой устав.
Забьет нам заграница
Могильной глиной рот.
И как не материться?! —
Кто знает, тот поймет.

Сменять бы к черту разом
И страх, и пыль, и зной
На строчку из приказа,
Что нас вернет домой!
Мне дождь ночами снится.
Березка у ворот…
И как не материться?!
Кто знает, тот поймет.

Броня* проткнула глиняный дувал.
Вошла в него по топливные баки,
Роняя покореженный металл —
Фугасом* перерубленные траки…

Стреляли в злобе. Вскидку. Наугад.
Пока в рожках не кончились патроны.
И мерз от нервной дрожи лейтенант —
«Заменщик»* из второго батальона.

Потом, по обезвоженной пыли
Мы с Пашкой очень бережно, без спешки,
На старом одеяле, поднесли
Андрюху к уцелевшей БэМПешке*…

Сочился серый дым из кишлака —
И в жидком, расслоившемся тумане
Котенок жался к телу старика,
Расстрелянного в собственном дукане*.

С затаенной грустью буду слушать,
Как летят по небу журавли,
Согревая горы Гиндукуша
Трепетным теплом родной земли.
И от этой песни журавлиной
Будет часто видеться во сне
Голубое небо Украины
В стылой Чарикарской* вышине.

Ты не печалься обо мне, родная.
Не грусти.
Меня в тревожной тишине
Беспутного прости.
Прости, как сердце заболит,
О том, что нет вестей.
От всех невзгод меня хранит
Тепло души твоей…

Ночь пришла к расстрелянной колоне.
И броня* запуталась во мгле.
Парень в обгоревшем шлемофоне
Умирает на чужой земле.

Пыльная афганская дорога
Черная от гари и крови.
«Дай мне, Бог, пожить еще немного,» —
Шепчет безымянный шурави*.

Только звезды смотрят равнодушно, —
Ночь давно ослепла от ракет.
И лежит в могиле Гиндукуша*
Кровью заплывающий рассвет.

А потом, в молчании суровом,
Горячо любимая страна
Всунет матерям и юным вдовам
Пахнущие краской ордена.

Получила старушонка
На Андрюшку похоронку…
Сентябрем пропахла осень,
Небо плакалось с утра.
Была, кажется, суббота,
Да обычные заботы…
Да, домашние заботы
Не пускали со двора.

Получила старушонка
На сыночка похоронку.
Прибрала бумажку к письмам,
Обмахнула чистый стол
И достала из буфета
Два Андрюшкиных портрета,
И зачем-то их при этом
Пообтерла о подол.

Отнесла собаке кости:
«Мой сынок приехал в гости.
Он тебе, подлец, покажет,
Как татарить огород!
Что ты, глупый, лижешь ноги,
Мой Андрюшенька не строгий.
Да и то, устал с дороги,
Почитай, за целый год…»

Посмотрела мать с укором
В низ подгнившего забора.
Вдруг… в момент засуетилась,
Поспешила бодро в сад,
По пути взяла корзину,
Чтоб собрать гостинец сыну,
Словно, очень нужен сыну
Перезревший виноград.

Качает ветер старый клен.
Доносит ветер чей-то стон.
А может это в полусне
Дыханье ветра снится мне.
И гнет тугие тополя
Грусть бесприютная моя?

Я лечу над землей…
Я свободный и вольный, как ветер.
Я лечу над землей
Словно ангел, упавший с небес.
Так случилось – ничто меня больше не держит на свете.
Я для этого мира в мгновение ока исчез.

Я упал в никуда…
Я взлетаю все выше и выше.
Так пуржит над землею сгоревшая в пепел зола.
И блестят подо мной чешуей черепичные крыши
И, согретые солнечным светом, церквей купола.

Расстилается степь, упираясь в безлесые горы,
Мчатся алые маки и синие вены реки,
Вижу нашу «зеленку»* и в тоненьких нитках заборов
Убегают на север знакомые мне кишлаки.