Михаил Кошкош - Афганские четки и баллады

В кишлак просочилась банда в «зеленке» под Чарикаром*.
Ночь теплая выдыхала рассеянный лунный свет.
И две наши бронегруппы* майор назвал портсигаром,
Захлопнувшим сонных духов, как дюжину сигарет.

Входили в кишлак бесшумно по высохшему арыку.
Дистанция – десять метров, по рации связь с броней.
И первым шел сухопарый, бесстрашный сержант Садыков,
А младший сержант Усманов – в десятке шагов за мной.

Воняло овечьим сыром, навозом и мокрой глиной,
Враждебно смотрели стены зрачками своих бойниц.
Я шел в первой группе старшим, и кто-то шепнул мне в спину:
«А как отличить душманов* от мирных гражданских лиц?»

Ночь брызнула трассерами. Взорвалась огнем ракеты.
Метались косые тени. Стрельба заглушала мат.
Смерть прыгала рядом с нами, куражилась в вспышках света
И лапала, как сластена в кондитерской, все подряд.

С рассветом у минарета закончили мы работу.
От теплого чая сразу почувствовал, как устал.
Потом на броне Садыков рассказывал анекдоты.
Смеялись. Один Усманов о чем-то своем молчал.

Война уснула в кишлаке,
Оставив стражем страх,
Когда с светильником в руке
В кишлак вошел Аллах.

Ночь, сквозь проломленный дувал*,
Струила лунный свет,
А дым пожарищ застилал
Светильники ракет.

Темнел у ног Его арык*
В запруде мертвых тел.
И не узнал Его старик
В оптический прицел…

Самолет – серебристый крест
На груди молодого дня.
Мы, низвергнутые с небес.
Сколько жизней и столько мест
В чреве греческого коня.

Зыбко ходит земная твердь.
Разрываются облака.
Можно плакать и можно петь,
Можно просто плевать на смерть.
Можно матом орать,
Пока
Не воткнется троянский конь,
Прямо с воздуха, на лету
В пожирающий все огонь,
В пустоту…

Дождь качал тяжелую сирень.
Дедушка мой умер в этот день.
Наш Полкашка жалобно скулил.
Я о смерти бабушку спросил
И открыл мне детский интерес:
Ангелы спускаются с небес…

Горы. Потревоженный кишлак*.
Духов, как нерезаных собак,
Наша осажденная броня,
Снайпер, что прицелился в меня…
И ломает крылья за спиной
Белый ангел, падая за мной.

Как ты живешь, любовь моя?
Какие видишь зори?
Мне напиши, любимая,
В афганские предгорья.
Меня от пуль перекрести.
Желай счастливого пути.
Здесь жизнь созвучная, прости,
Со словом на заборе.

Тепло твоих любимых рук
Дойдет ко мне в конверте.
Оно сильнее всех разлук,
Сильнее даже смерти.
Воды целебнее живой
В стране, отравленной войной.
И пусть кровавою слюной
Все захлебнутся черти

Когда закончится Баграм*,
От счастья замирая,
Я прилечу к твоим губам,
Любимая, родная.
Пока без нас уходит борт*,
Летит на север самолет,
В предгорьях птицею плывет,
В весеннем небе тая…

Мне совсем не много надо:
Свежесть утреннего сада,
Ароматная сирень,
Хмель, вцепившийся в плетень,
Одинокая кукушка.
Одуванчики – веснушки,
Деловито пьющий сок
Шмель, качающий цветок.
Запах скошенного сена,
Мост, застрявший по колено
В отражении реки,
Сумасшедшие сверчки.

Мне совсем не много надо:
Солнце в грозди винограда,
Небо в золоте аллей
Привокзальных тополей,
Капли огненной рябины,
Кракелюры паутины,
Дождик, медленный, как сон —
Недовольствие ворон.

Мне совсем не много надо:
Белый сумрак снегопада,
Ледяные холода,
В небо вмерзлая звезда,
Провода, что шутки ради,
Чертят нотные тетради
И глазеет в них одна
Любопытная луна.

Мне совсем не много надо:
Если ты со мною рядом.
Зимней ночью, в летний зной
Лишь бы ты была со мной

Там майский луг и брызги солнца в росах,
На бересте – со вкусом детства сок.
А здесь песок пустыни. И раскосый
Жаровней пекла выжженный Восток.

Здесь солнца яд со вкусом горькой пыли
И пить его немало долгих дней,
Нас просто в гости к Смерти пригласили.
Здесь запросто свести знакомство с ней.

За чужими горами – глубокая синь
Летним солнцем согретых небес…
Там медовые травы, чабрец да полынь
Убегают в березовый лес.
Там звенит над прохладным ручьем мошкара,
А вода в роднике – как вино…
И полынь, и родник мне приснились вчера
До войны,
До рассвета,
Давно…