Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

— Человек, не имеющий своего ума, если и умеет ценить чужой ум,— умнее самого умного... Не правда ли? — И, обращаясь к Мирзе, продолжал: — Эй ты, мудрый советник, если так будешь торговать, мир удивится, если голова твоего эмира скатится в яму. Ты забыл, Мирза, что сказал мудрый торговец душами человеческими... э-э-э... маулано Нафис.

— А что, ваше величество, он сказал? — спросил окрепшим голосом Мирза. Он понял, что эмир своим многословием тянет... цепляется за соломинку и боится, что Сахиб Джелял не захочет ждать и приведет свой приговор в исполнение. Тем более, что на каменистую площадку вышел начальник личной охраны

Сахиба Джеляла Камран и весьма красноречиво лязгнул затвором. Белудж пристально смотрел на Сеида Алимхана, и тот ничего не читал в глазах белуджа, кроме беспощадной решимости.

Срывающимся фальцетом эмир прокричал:

— Слушай, Мирза, приложи к стали золото, и она сделается мягкой... Вот что сказал маулано Нафис.

— Но,— поперхнулся Мирза, растерянно разведя руками,— испокон веков за царей не давали золото... Разве достойно?

— О, бог мой велик! — в отчаянии забормотал эмир в ухо Мирзе.— Будь я хоть кабаном в тугаях, но я шах... э-э-э... я царь, а за... жизнь царя надо платить. Приказываю платить. Иди! Поезжай! Привези мешок золота... два мешка... Скорее!-—И, бросившись к Сахибу Джелялу, эмир, согнувшись в поклоне, простонал: — Почему вы молчите? Отпустите Мирзу. Прикажите ему: пусть едет. Скажите, сколько ему привезти. Назовите сумму... Вы получите золото... много золота... э-э-э... и отпустите нас. Мы понимаем — из одной рисинки плова не сваришь. Надо много золота... Вы получите море золота... Только отпустите нас...

— Образумьтесь, ваше высочество. Стыдитесь! — выдержанно и даже спокойно сказал комиссар. Но последние слова насчет золота вывели его из себя.— Идите на айван, господин эмир... Сидите и ждите! Что решено, то решено...

Но Сахиб Джелял в ярости бормотал. Можно было только разобрать:

— Возбудитель зла становится во главе зла! Золото сует торгаш за свою шкуру! Повелитель правоверных — зеленый скорпион, вылезший из щели!..

Он был очень картинен в своем искреннем гневе, величественный, с искаженным яростью лицом. И эмир совсем сник, свалился кулем на одеяло, уткнулся своей холеной бородкой в грудь и 'больше не вымолвил ни слова.

А белудж Камран, сжимая в руке винтовку, мычал:

— Ты думаешь, если засыплешь себя золотом, то проберешься сквозь его кучу. Чепуха!.. Раздавят тебя, словно жука, торгаш.

Но внимание всех уже привлек новый парламентер. С возгласом «ассалом алейкум», он соскочил с коня, по каменным ступенькам взбежал на площадку и принялся отвешивать всем поясные поклоны.

Во вновь появившемся все сразу же признали поэта я «летописца» Али, сына тилляуского муфтия.

Разряженному в шелковые халаты, в бенаресской изящной чалме, в лаковых сапожках, надушенному индийскими «атр» — духами — господину поэту и летописцу Али подобало скорее ехать на свадебный пир, нежели скакать по скалистым кручам, мокнуть в ледяных водах горных потоков и принимать участие в боевых схватках.

Но Али не собирался сражаться. Снова склонившись в глубоком поклоне перед Сахибом ДжелялоМ, он попросил разрешения говорить.

Все с удивлением посмотрели на Али и более всех Мирза. Сразу стало понятно, что оба парламентера действовали несогласованно, каждый по собственному усмотрению.

И начал переговоры Али, сын муфтия, весьма своеобразно. Встав в позу, приложив руки к груди, он декламировал:

Я видел одну девушку

И знал — она чище воды.

Нежнее ветерка, тверже гор!

Она светлее солнца,

Прекраснее милости,

Усладительнее здоровья,

Слаще мечты, ближе души.

Устойчивее резьбы на камне!

— Что ты хочешь, Али, сын муфтия? — раздраженно проговорил комиссар.— Или ты не понимаешь, где находишься? У нас вовсе не мушоира. Ну же, к делу.

— Знай же, комиссар, не всякий поклон — молитва. И не каждый, у кого глаза, зрячий. Пойми ты, и пусть поймет господин Сахиб Джелял: обращаюсь к нему со словами благоразумия и веры, потому что речь идет о жизни и смерти.

— О жизни и смерти вон его? — спросил Камран, показывая на эмира.— Да мы, дружок, уже все решили,

— Э, нет! Глупость — и в пустыне глупость! Где там понять? Вы всегда отличались недогадливостью. Так вот слушайте. Господин Сахиб Джелял, я пришел говорить о прекрасной Наргис — вашей дочери! Гибельная беда грозит ей... Гибель! Горе нам!