Владимир Бошняк - Мальчики для девочек, девочки для мальчиков

Ну вот, гнетущая ноша снова давит, тревога вернулась, опять та же напряженность, глубинное беспокойство, все то, что изводило его и прежде.

Он просто слабеет, сдает, вот и все. Нет в нем былой неутомимости, вся вышла. Стареет, и хромота теперь с ним навсегда, чтоб знал и помнил. Вон туша стала какая жирная, живот торчит вперед, шея как у быка. Все это стало теперь грузом, заставлять себя таскать который он никогда не собирался, но вновь вернуться в былую форму, к добрым старым былым размерам он просто не способен, он не в силах вернуть себя к былой упругости, легкости и быстроте. Стал медленным, тяжелым и усталым. Мордатый стал от обжорства – ужас! – а вместе с тем, если не есть так много, вообще ноги протянешь: попробуй-ка потаскай такую тяжесть.

Да, думал он, вот оно дело-то в чем: старым стал, жирным и медленным – и это в том возрасте, когда мужчина должен только-только входить в самую силу. Старый стал, жирный, глупый боров. Ай, красота! Это дело надо заспать. Забыться сном. Проспать все к чертовой матери. Проспать весь день, потому что ночь, слава богу, упущена. Все проспать, чтобы не втискиваться в режим, не переходить опять к спанью по ночам и работе днем, не возвращаться к правильному распорядку, а просто забыться на несколько часов и за эти несколько часов чуть-чуть отдохнуть, чтобы не впасть в совсем уже свинский ступор. Спать, но не для восполнения сил, когда свежим и бодрым потом встают и снова берутся за прерванную работу, а чтобы на время умереть. Спать, чтобы немножко приблизить смерть, впустить ее в себя чуть глубже, дать завязаться еще слою жирка, чтобы медленность стала еще медленнее, еще дальше в угол задвинулись остатки пыла и энергии нормального смиренного трудяги, идущего на работу по налитым печалью рассветным улицам. Спать, чтобы, убежав от жизни, заключить в объятия смерть.

Он встал в двенадцать и спустился как раз вовремя, чтобы увидеться с детьми прежде, чем их уложат на тихий час.

Дети были в порядке, их так и распирало от рассказов о приключениях с Мартой, от впечатлений, полученных от игр и от того, как Рози вновь и вновь вылезала из кроватки и выходила в холл и как она не давала Джонни спать и они полночи хохотали.

Он поднял девочку на руки, прижал к себе и вышел с нею в гостиную, раздумывая над тем, как ей сказать, что ему не хотелось бы, чтобы она не спала ночами, но все не мог придумать, как объяснить это так, чтобы запрет был не слабее удовольствия, которое она от подобных шалостей получает, а если дело не в удовольствии, то не слабее ее нужды в них; вообще-то, он давно знал, что, когда мамы и папы нет дома, она вечно норовит вылезти из кроватки и выйти в холл; иногда она это проделывает, даже когда они дома, но когда в доме кто-то чужой, она проделывает это чаще, особенно когда в доме Марта, которая так ее любит, или какие-нибудь другие чернокожие девушки или женщины, всегда к ней очень расположенные и умеющие сидеть в темноте около нее и шепотом с ней разговаривать или тихонько петь, удерживая ее от вылезания из кроватки. Он понимал, что без этого вылезания ей почему-то никак и она все равно будет вылезать, если это будет сходить ей с рук. Некоторые няни пытались с этой ее привычкой бороться, каждая по-своему, но если они шлепали ее, он их увольнял – не потому, что шлепали, а потому, что общение с ней им не было достаточно интересно и они не пытались изыскать способ, как удержать ее одновременно в покое и довольстве.

Сам он так и не понял, что она хотела этим своим выкарабкиванием из постельки сказать, но делать это она начала очень рано, задолго до того, когда в большинстве своем дети вообще научаются карабкаться и лазать, и задолго до того, как у родителей появляется право думать, что малышка может делать это, не подвергая себя опасности; и она действительно частенько падала. Со стуком, который он неоднократно слышал. Потом встанет и заревет – ну точь-в-точь как ее мать, этак испуганно и потрясенно, сердито и разочарованно – и с ревом выходит в холл. А через десять минут снова выкарабкивается и уже не падает. Ведь что-то же она этим хотела сказать! Не могла же она просто так подвергать себя таким испытаниям. За здорово живешь, ни с того ни с сего взять да и променять теплую постельку на холодный холл! Притом что поисками матери это тоже не было: отправившись искать запах матери или близость ее теплого тела, или звук голоса матери, говорящей ей что-нибудь ласковое, едва она все это находила, как тут же ей надоедало; она даже не засыпала на руках у матери. Просто такой у нее был характер: девочка, которая во что бы то ни стало должна снова и снова выкарабкиваться из кроватки, и хоть ты тресни.