Владимир Бошняк - Мальчики для девочек, девочки для мальчиков

– Эх, лучше бы ты сказал «две тысячи»! – приуныла женщина.

– Конечно, надо было сказать «две тысячи», но я этого не сделал, потому что смертельно боялся. Но занимать потом шесть тысяч было бы примерно так же трудно, как и шестьсот, а уж ты-то знаешь, каково мне это – просить у кого-то в долг, у кого угодно. Вообще-то, поначалу я собирался сразу тебе об этом не рассказывать. Думал, не подавая вида, просто держать марку – ну, то есть в вашей тусовке: с тобой, с Лукришией, Леандром, Оскаром и Элис, а время от времени заглядывать в сводки и по телефону делать ставки, чтобы, может быть, через несколько дней иметь тридцать, сорок, пятьдесят или шестьдесят тысяч долларов, но ты ж понимаешь, это фантазии, причем фантазии смертельно опасные, от которых можно сделаться совсем уже идиотом. Разумеется, надо было сказать «две тысячи», но если бы та лошадь оказалась не в деньгах, кто помешал бы мне выбрать другую лошадь и снова поставить две тысячи, теперь уже на нее, а если бы и эта денег не принесла, то как бы я, интересно, удержался – да при этом еще и непрерывно пьяный, и каждый раз результат – вот он, будет через пятнадцать минут! – короче, неужто я удержался бы и не выбрал еще одну лошадь и не поставил бы еще две тысячи на нее? А если и эта лошадь тоже проиграла бы скачку? Тут я бы так влип! Мне пришлось бы платить восемнадцать тысяч долларов прямо утром или максимум на следующий день. Все, не хочу об этом даже думать. Хочу думать о других вещах. Хочу омлет из шести яиц, а потом заснуть и обо всем забыть. Но ты должна мне помочь. Ты меня понимаешь?

– О’кей, – сказала женщина.

Она выбралась из кровати, что-то на себя накинула и вышла в кухню. В холодильнике ничего не нашлось, и она сказала:

– Давай вместе спустимся, заодно посмотрим на детей.

Они посмотрели на детей, женщина обменялась несколькими словами с Мартой, после чего они взяли продукты и все, что нужно, и поднялись наверх. Женщина приготовила омлет с зеленью из восьми яиц, они сели и поели омлета с подогретым хлебом, жареным беконом и кофе.

Потом мужчина лег и заснул, но снились ему опять сплошные лошади и деньги, как он выигрывает и проигрывает, и та часть его сознания, которая никогда не спит, во сне ему говорила: «Забудь это, забудь ради всего святого». Но забыть не получалось. Плач Рози, которая рыдает так же, как ее мать, не давал ему этого забыть. И то, как Джонни бросается на него, защищая свою мать, которую он бьет, тоже не давало ему ничего забыть, и он говорил себе: «Молись Всевышнему, проси Его, чтобы Он забыл, отдай все Господу, Он милостив, забудет все, но пусть это будет Ему, отдай все Ему».

Потом он наконец вроде бы забыл, потому что оказался снова на том старом месте, где-то в долине Евфрата, и Джонни тоже – он вроде как был даже рад там оказаться, и Рози тоже гуляет себе по солнышку, а женщина вдруг подходит к нему и не то чтобы не плачет, а, наоборот, говорит: «А что, я люблю нашу жизнь, люблю ее, потому что это такая жизнь, которой хотелось бы жить всем и каждому, причем всегда, и мы будем жить так всегда начиная прямо с сегодня». Тут он возвеселился сердцем, и его отпустило.

Он спал, и снились ему вещи добрые, через которые и дальнейшее добро проистекает; сон был о том, как их делаешь, как говоришь с любимой женщиной, какая яростная между ними любовь, какое рыцарское соперничество у мужчины с его сыном, как его сын благороден и великодушен, а также о том, какую нежность чувствуют друг к другу мужчина и его дочь.

Когда же стал просыпаться, просыпался медленно и умиротворенно, в уверенности, что на дворе вечер, тогда как времени было всего шесть утра. Спал два часа. Он вылез из кровати, чтобы обойти дом, но нога, несмотря на то что он наконец отдохнул, опять захромала.

Если он долго не спал и изо всех сил бодрился, начинала хромать нога – то одна, то другая. Если позволял себе отдохнуть и чересчур расслабиться, опять то же самое. Это дает о себе знать возраст, вот и все. Возраста было не так уж много – лет-то всего тридцать девять! – но проблема хромой ноги вошла в его жизнь, когда ему было от силы тридцать. Тогда это его напугало: он не был готов признать, что приходит старость. Просто не верилось, что когда-нибудь он не сможет скакать без устали, сколько захочет, а хотелось ему всегда. Боль превосходила все вообразимые пределы, но самое удивительное, что никаких ее причин обнаружить так и не удалось.

Он взял стул, стоявший у рабочего стола в гостиной, и перенес к окну. Сел на него и стал смотреть на улицу и на небо. Да, местечко тут, конечно, депрессивное: сплошной туман, кругом все серое, мокрое и холодное. Но куда денешься? В Нью-Йорке тоже ничего хорошего. Какое место ни возьми, все дрянь, но люди живут везде. Дело не в месте. Пригороды Дублина, например, неплохое местечко, чтобы пожить там год-другой. Осло тоже – вполне годится в качестве временного пристанища. Но и в Дублине, и в Осло наверняка многие думают о том, как здорово было бы переехать в Сан-Франциско.