Николай Прокудин - Гусарские страсти

Ромашкин, как обычно, в ходе выполнения стрельб роты был назначен старшим на учебном месте по гранатометанию.

— Никита, спрячь одну гранату, — попросил Шмер.

— Зачем? Как я потом отчитаюсь?

— Удивляешь! На, возьми колечко от запала, для отчетности, а гранату положи в мою сумку. Рыбачить поедем с Ребусом-Глобусом на Каракумский канал, будем рыбу глушить. Я тебе сазана привезу на уху или карпов.

Никита с явным неудовольствием вынул из ящика гранату и запал в бумажной упаковке, спрятал их в Мишкиной полевой сумке. Если б Шмер предложил еще и самому отнести гранату домой, Никита наверняка бы отказался. А так — пусть рискует, если ему нужно. Статья номер… Хищение взрывчатых веществ… В сговоре с группой лиц (двое уже группа!)… Ох! Вечно Шмер втянет в историю!

— Вот спасибо, Никит! Слушай, я тебя так отблагодарю, так отблагодарю!

— Как?

— А вот, хочешь, за меня сегодня к давыденковской жинке сходи! Она, знаешь, у-у-ух-х!!!

— Она, может, и «ух!», но я не ухарь. Да и «потрепанный товар» не по мне.

— Да ты стал разборчив! Наелся? Никита! Вот уж не «второй сорт»! Наоборот, шикарный объект!

— Тем более. Сам заварил, сам расхлебывай.

— Боюсь, у меня сегодня ничего не получится. Нет необходимого настроения… — Шмер с утра вновь обильно намазал мочки ушей зеленкой. Это стерва Наташка ему вчера их так натеребила, что они стали, как локаторы. Проклятая эрозия…

Шмер — шумер. С зелеными ушами.

На следующий вечер Шмер шел знакомой дорожкой, нес бутылку шампанского даме и пузырь водки для себя лично. Шел уже без излишнего возбуждения и блеска в глазах. Типа: не такой уж я и мстительный. Плюс опасения — вдруг Мирон объявится раньше срока? А Мишке и вчерашнего «сеанса» хватило на неделю вперед. Эх…

Давыденковская жинка встретила уже в неглиже. А хороша! Породистая, кобыла! Зараза! Н-ну, за работу, товарищи!

Только к пяти утра Наташка выставила измочаленного Шмера за дверь. На ватных ногах он добрел до мансарды и рухнул, не раздеваясь, на диван. Сразу провалился в беспамятство.

Поутру, уже в канцелярии, Никита, критически глянув на бедолагу, резюмировал:

— Знаешь, Миша, я ведь тебя, пожалуй, туда не отпущу. Неуловимого мстителя из тебя не получается, ты устал. Здоровье ведь дороже. Погляди на себя! Рожа серая, глаза впали, синюшные засосы на шее и груди!

Шмер курил «Приму», машинально теребя любимые оттопыренные уши:

— Дык… Наташка велела опять приходить. Ты поглянь, как она запала! Даже в город на заработки не ездит и с меня денег не берет.

— Скорее всего, просто в вертепе «переучет». Или выходные девкам дали. Нет, бери паузу, сегодня не ходи. Скажи, что в наряд поставили.

— Я-то скажу, а она, думаешь, поверит?

— С ними, бабами, всегда так! — воскликнул Кирпич. — Безудержные какие-то! Сначала сладко, потом тошнит. Хочешь по-хорошему, а выходит, себе навредишь!

— Это точно! — поддержал Димка-художник. — Я пока в Европе картины рисовал, деньгу зарабатывал и домой высылал, моя разлюбезная их по ветру пускала. В итоге, квартиру пропила! Безудержные, да…

Шмер наведался в гости к любвеобильной Натахе еще два раза.

На третий раз выпрыгнул в окно, спасаясь от внезапно объявившегося мужа.

Кажется, пронесло! Кажется майор Давыденко не врубился, что у благоверной кто-то был! Кажется…

Креститься надо, если кажется! И по сторонам глядеть…

После очередного невыносимо долгого и бессмысленного совещания (бирки, мусор, конспекты, фляжки с чаем из «колючки») Шмер возвращался к мансарде своей обычной дорогой — по тропинке в сторону пролома в заборе. Уже стемнело. Сильно стеменело. Внезапно обуяла такая тоска, что захотелось напиться, забыться и более ничего не делать.

Между кустов высокого шиповника мелькнули тени, но Шмер не обратил на них никакого внимания. Мало ли кто там копошится и с какой целью! Может, чем-то очень нужным занят. Не всмотрелся. А зря.

Последняя мысль была: с Наташкой пора прекращать. Потом — удар по голове.

Били четверо. Трое — без остервенения, как бы по долгу службы. Зато четвертый — искренне, от души, яростно. Все четверо — нерусские, судя по акценту. Но это Шмер определил чуть позже, когда очнулся. Мешок на голове не позволял разглядеть напавших, но уши-то, знаменитые Мишкины зеленоватые уши слышат — нет, нерусские. Двое из них — кавказцы, двое — туркмены. Сильно пьяные, да еще и обкуренные анашей.

Время от времени с него сдергивали мешок и заливали ему в глотку местную вонючую водку. И вновь удары -по голове, по почкам, в живот. Потом — спор: как дальше быть с жертвой? Один (кровожадный) настаивал, что офицера надо все-таки убить. Второй (великодушный) категорически возражал. Остальным было все равно. Тот, что требовал смерти, постоянно прищелкивал костяшками пальцев. Как понял Шмер, несмотря на нестерпимую боль и затуманенное слоновьей дозой алкоголя сознание, это солдаты или сержанты. Один из них боялся, что офицер позже сумеет их опознать. Местные аборигены опознания не опасались бы, они ведь для русских все на одно лицо.