Кристин Ханна - Соловей

– Оружие, – объяснил Гаэтон. Он опять потянул ее за руку – на холм, к лагерю, что был разбит среди деревьев.

В самом центре лагеря горел большой костер, свет которого скрывали густые заросли. Вокруг костра курили несколько человек. Большинство мужчин уходили в леса, уклоняясь от депортации в немецкие трудовые лагеря, они вели свою войну – тайно, тихо, по ночам. Маки. Они пускали под откос поезда, подрывали мосты и склады с боеприпасами, затопляли каналы – всячески старались прервать поток людей и ресурсов, идущий из Франции в Германию. Припасами, оружием и информацией их снабжали союзники. Маки рисковали жизнью. Если немцам удавалось поймать кого-то из них, кара оказывалась стремительной и жестокой. Пытки огнем, электрическим током, побои. Каждый маки носил в кармане капсулу с цианидом.

Мужчины выглядели немытыми, голодными и изможденными. Большинство в коричневых вельветовых штанах и черных беретах.

Как бы Изабель ими ни восхищалась, ей не хотелось бы оказаться среди них.

– Пойдем, – сказал Гаэтон.

Он провел ее мимо костра к маленькой грязной палатке с пологом. Изабель согнулась и пролезла внутрь. Спальный мешок, куча одежды и пара стоптанных ботинок. Воняло носками и потом.

Гаэтан сел рядом с ней и завязал полог. Лампы он не зажигал.

– Изабель, – выдохнул он. – Я скучал по тебе.

Она наклонилась, позволила ему обнять себя и поцеловать. Когда поцелуй закончился – слишком быстро, – она перевела дыхание и постаралась сосредоточиться.

– У меня сообщение для твоей группы, из Лондона. Поль получил его сегодня вечером. «Долгий плач осенних скрипок».

Он резко втянул воздух. Сообщение было, конечно, закодировано.

– Что-то важное? – спросила она.

Гаэтон нежно взял ее лицо в ладони, потянулся снова поцеловать. Поцелуй получился грустным. И вновь прощальным.

– Настолько важное, что мне надо уходить. Прямо сейчас.

Она только и смогла, что кивнуть.

– Вечно нет времени, – прошептала она.

Каждое их свидание было словно украдено и всегда заканчивалось внезапно. Они встречались, любили друг друга в темных грязных палатках или пыльных комнатах, а потом он исчезал. Они не могли полежать вместе обнявшись, поговорить. Иногда уходить приходилось ей. Каждый раз, когда он прижимал ее к себе, она думала: вот и все, мы видимся в последний раз. И ждала, что вот сейчас он наконец скажет, что любит ее.

Она убеждала себя, что это все война. Что он любит, но боится признаться, боится потерять ее; что если он заговорит о чувствах, будет еще больнее. Иногда даже сама в это верила.

– Насколько это опасно?

Снова молчание.

– Я тебя найду, – пообещал он. – Может быть, выберусь в Париж на денек. Сходим в кино, вместе посвистим на кинохронике, погуляем в саду Родена.

– Как настоящая парочка. – Она постаралась улыбнуться. Они всегда говорили друг другу что-нибудь в таком духе, делились мечтами о другой жизни.

Он прикоснулся к ее лицу – с такой нежностью, что у нее слезы навернулись на глаза:

– Как настоящая парочка.

В последние полтора года война становилась все ожесточеннее, а вместе с ней ожесточались и немцы. Вианна нашла и спрятала в приюте тринадцать еврейских детей. Сперва она обследовала ближайшую округу, следуя указаниям OSE [6]. Со временем настоятельнице удалось связаться с «Джойнт», Американским еврейским объединенным распределительным комитетом – группой, объединяющей еврейские благотворительные организации в Америке. Они поддерживали тех, кто спасал еврейских детей, и связали Вианну с другими нуждавшимися в помощи. Иногда матери приходили к ней сами и со слезами на глазах умоляли помочь. Вианна никому не отказывала, хотя каждый раз боялась до дрожи.

Шел июнь 1944-го. Неделю назад в Нормандии союзники высадили десант в сто пятьдесят тысяч человек. Вианна стояла в своем классе в приюте и смотрела на печальных ребятишек, понуро склонившихся за партами. Конечно, они устали.

В последний год бомбежки почти не прекращались. Налеты случались так часто, что Вианна уже не тащила детей в подвал, если сирены выли посреди ночи. Теперь она просто обнимала их покрепче, пока не прозвучит отбой тревоги и не смолкнут взрывы.

Впрочем, они никогда не замолкали надолго.

Вианна хлопнула в ладоши, привлекая внимание. Может, игра немножко поднимет настроение.

– Бомбежка, мадам? – спросил Эмиль. Ему исполнилось шесть, и о матери он больше не вспоминал. Когда спрашивали, отвечал, что она «заболела и умерла», и все. Он не помнил, что когда-то его звали Жан-Жорж Рюэль.